Есть в Белой гвардии и мифический зверь. Это снег и снежная буря. Собственно, Булгаков указывает на него прямо в эпиграфе к роману, приводя слова из «Капитанской дочки».
«Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.
– Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!»[158]
Звериный двойник старшего брата менее симпатичен. Это преследовавший его петлюровец, затем приснившийся ему в бреду, после ранения. То, что это звериный двойник, мы узнаем по его глазам: «неизвестный с глазами монгола». Звериный двойник часто маскируется под человека, появляясь при этом либо в сопровождении какого-либо животного (как, собственно, Лариосик), либо одетым в животную шкуру или что-то ее напоминающее, либо в маске, либо в облике человека другой расы.
А вот как произошла сама встреча с двойником и чудесное спасение (благодаря отворившейся в стене двери):
«В упор на него, по Прорезной покатой улице, от Крещатика, затянутого далекой морозной дымкой, поднимались, рассыпавшись во всю ширину улицы, серенькие люди в солдатских шинелях. Они были недалеко – шагах в тридцати. Мгновенно стало понятно, что они бегут уже давно и бег их утомил. Вовсе не глазами, а каким-то безотчетным движением сердца Турбин сообразил, что это петлюровцы.
<…>
Еще бы немножко молчания сзади. Превратиться бы в лезвие ножа или влипнуть бы в стену. Ну-ка… Но молчание прекратилось – его нарушило совершенно неизбежное.
– Стой! – прокричал сиплый голос в холодную спину – Турбину.
“Так”, – оборвалось под ложечкой.
– Стой! – серьезно повторил голос.
Турбин оглянулся и даже мгновенно остановился, потому что явилась короткая шальная мысль изобразить мирного гражданина. Иду, мол, по своим делам… Оставьте меня в покое… Преследователь был шагах в пятнадцати и торопливо взбрасывал винтовку. Лишь только доктор повернулся, изумление выросло в глазах преследователя, и доктору показалось, что это монгольские раскосые глаза. Второй вырвался из-за угла и дергал затвор. На лице первого ошеломление сменилось непонятной, зловещей радостью.
– Тю! – крикнул он, – бачь, Петро: офицер. – Вид у него при этом был такой, словно внезапно он, охотник, при самой дороге увидел зайца.
<…>
Достаточно погнать человека под выстрелами, и он превращается в мудрого волка; на смену очень слабому и в действительно трудных случаях ненужному уму вырастает мудрый звериный инстинкт. По-волчьи обернувшись на угонке на углу Мало-Провальной улицы, Турбин увидал, как черная дырка сзади оделась совершенно круглым и бледным огнем, и, наддав ходу, он свернул в Мало-Провальную, второй раз за эти пять минут резко повернув свою жизнь.
<…>
До излома самой фантастической улицы в мире Турбин все же дорвался, исчез за поворотом, и ненадолго получил облегчение. Дальше безнадежно: глуха запертая решетка, вон, ворота громады заперты, вон, заперто… Он вспомнил веселую дурацкую пословицу: “Не теряйте, куме, силы, опускайтеся на дно”.
И тут увидал ее в самый момент чуда, в черной мшистой стене, ограждавшей наглухо смежный узор деревьев в саду. Она наполовину провалилась в эту стену и, как в мелодраме, простирая руки, сияя огромнейшими от ужаса глазами, прокричала:
– Офицер! Сюда! Сюда…»
Обратите внимание, что помимо враждебного двойника «с монгольскими раскосыми глазами» здесь есть и двойник-помощник – «мудрый серый волк», в которого герой превращается (в сказке такой волк подчас является герою и оказывает помощь).
Мы не раз уже говорили о том, что где звериный двойник, там обычно и жертвенный нож. В сцене погони ножом хочет стать сам герой («превратиться бы в лезвие ножа»). При появлении Лариосика сразу возникают и ножницы (которыми он вспарывает подкладку френча и вытаскивает деньги на свое содержание), и нож («ножичек, сверлящий в легком» – боль, которую испытывает раненый Алексей Турбин). Но наиболее убедительно и красиво возникает меч:
«На сером лице Лариосика стрелки показывали в три часа дня высший подъем и силу – ровно двенадцать. Обе стрелки сошлись на полудне, слиплись и торчали вверх, как острие меча. Происходило это потому, что после катастрофы, потрясшей Лариосикову нежную душу в Житомире, после страшного одиннадцатидневного путешествия в санитарном поезде и сильных ощущений Лариосику чрезвычайно понравилось в жилище у Турбиных. Чем именно – Лариосик пока не мог бы этого объяснить, потому что и сам себе этого не уяснил точно».
