Прямо пойдешь - страница 5
Бабка пожевала губами.
– Десять рублей. Банка сорок.
– Давайте стакан.
Бабка ловко свернула кулек и пересыпала туда стакан земляники. Вадим уселся рядом с ней на ступеньку, кинул в род ягоду. Земляника была сладкой.
– Это вы здесь собирали?
– Все здесь. О прошлом годе пять ведер набрали, ну и теперь тоже, ягода хорошо идет.
Вадим никогда раньше не видел в Подмосковье земляники. Клюква была. Кислица, ландыши, копытень – все помнилось еще со Звенигорода. Кое-где водилась даже полевая клубника, но все земляничные полянки, которые находил Вадим, были пусты. То ли туристы побойчее собрали, то ли так и осыпалось пустоцветом.
Вадим доел ягоды, поднялся, отряхнул руки. Кулек под дождем сразу размок, прилип к ступеньке. Вадим обернулся к бабке:
– Отсюда до перекрестка далеко?
Бабка, будто только сейчас заметившая, что идет дождь, собралась уходить. Она уже спрятала в сумку одну банку, сейчас аккуратно ставила вторую. Вадимова вопроса старуха, кажется, не расслышала. Тот повторил погромче:
– До перекрестка, спрашиваю, далеко?
– До какого перекрестка?
– Ну, такой тут есть перекресток с камнем. От него налево скотобойня, прямо пруд.
Бабка глянула на парня снизу вверх, поправила сбившуюся косынку.
– А, это который к Виркиной мельнице. Так это тебе отсюда прямо идти, а потом вниз по Первомайской. Минут за двадцать дойдешь. Быстрее дойдешь, ты ж молодой.
Первомайская, прямо. Что-то царапнуло, что-то в названии мельницы. Что-то…
– Почему Виркина?
Старуха усмехнулась, и от этого ее лицо неожиданно помолодело, покруглело.
– А то ты не знашь? Или не растрепались еще? Это ж у нас вроде аттракциона…
Бабка выговаривала «аттракциёна».
– Все молодые, которые с дач, на болото шастают, на мельницу эту смотреть. Я думала, ты тож из этих. Вон, приезжали из Москвы недавно, как их – фальклёристы, что ль? Тоже шастали. Фальклёр им. Как хлеб завозить, пойди найди кого, одни старики горбатятся, а вам все фальклёр… А чего фальклёр? Смотреть там нечего, доски одни. Развалилась она вся. И вроде взрослые люди, а серьезно так спрашивают, прямо, знашь, и засомневаешься – все в порядке-то с головой?
Вадим пытался понять, что в бабкиных словах было неправильно. Затылок ныл, мысли ворочались едва-едва, медленно, как клубок опарышей. Будто сквозь пелену он слышан визгливый голосок старухи, та поминала утопившуюся мельничиху Вирку и ее дочерей – младшую, кажется, тоже звали Виркой, и были они то ли цыганами, то ли выкрестами, и не Вирка, а Верка, и не утопилась, а в город сбежала и там свихнулась, по рукам пошла. Что-то важное сказала бабка, но важное ускользнуло, совсем уж было спрятало голый опарышевый хвост – и тут Вадим ухватился за этот подергивающийся хвост и вытащил мысль на свет.
– Как же… – он понял, что перебил бабку, и что это невежливо, но важность мысли его опьянила, – как же развалилась? Она целая совсем, даже колесо работает.
Бабка замолчала. Потом оглядела Вадима с головы до ног, постучала по лбу согнутым пальцем и быстро засеменила прочь, прижимая к ногам сумку. Вот ведьма старая, подумал Вадим.Сегодня камень казался безобидным. И затянутые зеленью надписи проступали едва-едва, так, отдельные буквицы старого алфавита. Откуда примерещились песенная строка? Явно прикатили сюда этот камень с погоста, где торчал он над могилой купца N. или помещика S., скупо указывая даты жизни и смерти. По куртинкам мха катилась дождевая вода.
Слева от камня был вовсе не мрачный ельник, а реденький березняк, и просвечивали за ним заросшие сорняком поля. Вадим спустился по тропинке к пруду, и тут наконец из-за туч вылезло солнце, отразилось в воде, заиграло на листьях кувшинок, и пруд стал не пруд, а шкатулка с драгоценностями. Поквакивали лягушки, и даже рыба какая-то плескалась на глубине. Идти к мельнице не хотелось. То есть совсем не хотелось идти. Ну ее, подумал Вадим, какая разница – цела она, развалилась ли или черти утащили ее куда подальше. Не буду, не хочу проверять. А ноги уже сами несли его вверх по склону, ноги ловко петляли между стволов старых лип, и спустя всего лишь сотню шагов вывели его на косогор.
