«Историей 2» я назвал то самое множественное будущее, которое уже есть. Это будущность, равнения на которую человечество не может избежать. Это будущее плюралистично, оно не рисует никакой идеи целого или единого. Множественное будущее делает невозможным суммирование настоящего как целостного явления. Оно делает «сейчас» постоянно фрагментарным, но эти фрагменты не дополняют друг друга, они не предполагают всеобщности или целого. Постоянная, с неопределенным концом модификация «сбывающегося» будущего разными предстоящими событиями, которые уже есть, происходит аналогично модификации «Истории 1» «Историей 2», как показано во второй главе.
Множественное будущее, которое уже есть, совершенно не обязательно смотрит в то будущее, которое «сбудется», которое формируется в расчетах и желаниях субъекта политической модерности. Будущее, которое есть, плюралистично, оно не позволяет себе быть представленным каким-либо тотализирующим принципом и не всегда подвластно объективирующим процедурам исторического письма. Ведь мое «я есмь-бывший» включает множественное прошлое, существующее посредством способов, которые не могу увидеть или представить или могу это сделать иногда только ретроспективно. Множественное прошлое наличествуют во вкусах, практиках воплощения, культурной подготовке, которую органы чувств получили за время жизни предшествующих поколений. Оно наличествует в практиках, вовлеченность в которые я подчас даже не осознаю. Так архаика вплетается в модерн, не как пережиток других времен, а как составной элемент настоящего. Какой бы ни была природа уже множественного прошлого, которое уже есть, оно всегда ориентировано на множественное будущее, которое уже есть. Их существование не зависит от моего децизионистского решения. Современный бенгальский поэт Арункумар Саркар пишет, вспоминая о своем детстве: «Еще с той поры, когда я был ребенком, меня привлекало звучание [языка], и из этого влечения выросло мое стремление писать стихи. Моя мать читала наизусть разные стихи, отец – санскритские строфы хвалы [божествам], а моя бабушка – сто восемь имен Кришны. Я не понимал значения этих слов, но меня поглощали звуки»[721].
Воспоминание Аруна Саркара тонко улавливает не-децизионистский аспект отношений с прошлым и будущим, внутри которых развивается «сейчас» его поэтического письма. «Былое» чтения стихов его матерью, чтения санскристких строф отцом и произнесения бабушкой имен индуистского бога Кришны [пере] собрано здесь в движение экзистенции, направленной к будущности. Направление к будущности определяется фразой «стремление писать стихи». В рамках этой будущности и происходит поэтическое письмо Саркара.
Множественности будущего, которое уже есть, противостоит будущее модерной политической позиции. Это будущее, которое «сбудется». Это будущее постулирует такое «сейчас», в котором от нас требуется увидеть в настоящем способность к выработке принципа тотализации. Это, в свою очередь, призывает нас быть децизионистами и/или объективировать прошлое. Такой жест неизбежен для модерного политического субъекта. Нет никаких оснований отказываться от этого жеста как такового. Но мы должны признать ограниченность таких методов при осмыслении прошлого. Прошлое, по причинам приведенным выше, никогда не будет полностью подвластно объективирующим протоколам историографии. Говорить так не значит отрицать эвристическую ценность понятий «класс», «патриархальность» или «технологии» в социально-критическом анализе прошлого. Но ясность модели это не то же самое, что ясность объекта, к которому модель применяется.
У нас всегда имеется, говоря в терминах Хайдеггера, предпонимание того факта, что мы живем в окружении нескольких «будущих», которые уже есть и идут вразрез с тем будущими, которое отлито в форму «сбывающегося». В конечном счете, это вопрос разных способов «бытия-в-мире», которые изобретает человек. Объективирование – это лишь один из способов бытия, хотя и доминирующий в глобальном масштабе в наше время. Проблема возникает лишь тогда, когда требуют, чтобы объективация стала единственной формой нашего отношения к прошлому, ибо тогда возврат к любой другой форме отношений представляется «возвращением к мертвецу», говоря словами Маркса. Для тех, кто полностью подчинил себя объективирующему образу мысли, прошлое сохраняет за собой власть кошмара, грозящего шоком сверхъестественного
