Однако то, что является источником силы аппарата, служит одновременно и источником его слабости. Выделение "аппаратчиков" как бы в особую корпорацию с закрепленной исключительной влиятельностью легко развивает в них привычку смотреть на партию сверху вниз. Подобно всякой бюрократии, партийные "аппаратчики" обычно консервативнее партийной периферии. В их среде легко вырабатываются свои "традиции" и вступает в силу своеобразная инерция и рутина, вместе со склонностью к казенному оптимизму, к недооценке тревожных явлений и вместе с одиумом к "новшествам", как к опасным "экспериментам". Навыки "аппарата" оказывают сопротивление всему, что походит на резкое "изменение курса" партийной линии поведения. Зато в "аппарате" всегда очень сильны тенденции к узкому "практицизму", который в политике означает чрезвычайную эластичность в области компромиссов с соседними партиями, особенно там, где речь идет о соуправлении государством. А в тяжелые исторические моменты, когда правительственная власть является не столько "соблазном", сколько "тяжкою ношей", сопротивление аппарата может приобрести характер настоящего "ядра каторжника", которое партия должна влачить на своих ногах и которое лишает ее всякой свободы движений.
В 1917 г. именно по всем этим причинам аппарат не мог не оказать самого упорного пассивного сопротивления переходу от более спокойной и привычной, компромиссной, коалиционной тактики к такому казалось бы рискованному шагу, как принятие "тягот власти" целиком только на свои плечи укрепившейся в советах "революционной демократией". Все старые, исконные традиции партии, все десятилетия ее нелегального существования в качестве безответной оппозиции, все воспитанные этими десятилетиями навыки тоже резко противоречили переходу к роли правительствующей партии. Отсюда -- в начале революции -- мнимо "удобное" решение предоставить образование временного правительства "цензовикам", сохранив за собою лишь право контролирующего вмешательства при сохранении полной безответственности. Но и обнаружившиеся бессилие цензовиков справиться со взбаламученной, кипящей в котле революции страной не побудило сменить их у власти: это казалось прыжком в неизвестное. Другое дело -- дать в буржуазный кабинет несколько, лучше всего не слишком много, отдельных представителей, которые могут приноравливать темп и методы своей работы к темпу и методам буржуазных сотоварищей. "Аппарат" был естественно склонен бесконечно переоценивать опытность этих последних в том, что можно назвать "техникой" управления. Аппарат не был бы аппаратом, если бы он не переоценивал технической стороны дела, т[о] е[сть] аппаратнических навыков и талантов, требуемых функционированием самой правительственной власти, так как власть эта сама является в виде своеобразного многосложного и широкоразветвленного механизма, "аппарата".
История и опыт всех бюрократий показывают, как велика своеобразная сила этого аппарата. В плену у него нередко оказывается и сама верховная власть и действующее правительство страны. Законодатель может давать любые нормы, министр может декларировать любые директивы, но и те и другие останутся ударами шпаги по воде, если их будет саботировать простое пассивное сопротивление аппарата. Пройдя через аппарат, законы и предначертания власти на практике могут обратиться и часто обращаются с необычной легкостью и почти незаметно в свою собственную противоположность.
Во внутренней жизни микрокосма -- партии -- наблюдается та же картина, как в такой же жизни макрокосма -- государства.
Идейные вдохновители партии, наиболее адекватно выражающие ее цели и чаяния, ее духовный пафос, истинные "властители дум" партийной массы, далеко не всегда пользуются таким же авторитетом в партийном аппарате. Он имеет свои собственные авторитеты и группируется вокруг своих собственных воротил, иногда широким кругам вовсе не известных, но дергающих нити управления партией из-за кулис и создающих "практику", весьма и весьма отстающую от того, что в партии имеет формальную видимость общепартийного закона. Так было и в Партии социалистов-революционеров. Практика партии далеко отошла от почти единогласно принятой на III съезде концепции революции как революции не буржуазной, а народно-трудовой, переходной между классическими буржуазными революциями прошлого и интегрально-социалистической революцией будущего.
