и за чай опять принялся, делая вид, что обижен.
— Не сердись, приду.
— Это дело, — заулыбался сразу. — Мы даже патефон нашли, представляешь?
— Мы, это кто?
— Кружок по организации день рождения: я, Клепкин и Мила.
— Еще и Мила? — посмеялся над парнем Коля.
— Ну, чего ты ржешь? — хлопнул тот белесыми ресницами — мальчишка — мальчишкой.
— Скажешь, тоже не знаешь?
— Нет.
— Ну, ты старик!… Комсорг у радисток! Ну! Сержант Осипова. Вспомнил?
— Да. Что-то… — покрутил рукой, делая вид, что вспомнил. Но Тима не купился,
головой качнул укоризненно.
— Поражаюсь я тебе, Коля, честное слово. Таких выдающихся девушек не заметить!
— Да, заметил, заметил, Тим. Приду.
— Ну, вот, другой коленкор. А то девушки, понимаешь, на стол там чего-то
готовят, стараются, а ты тут Герасима изображаешь.
— Больно я им нужен, девушкам твоим, — улыбнулся примиряюще.
— А не скажи, — и качнулся к лейтенанту, чтобы солдаты не слышали. — Милка-то,
о тебе в первую очередь спросила: жив ли здоров, пойдешь или опять у себя в
блиндаже, как улитка в скорлупе сидеть будешь. Вернулась, говорит, наша разведка,
с геройской победой. Такого «языка» оторвали, что начальство вон не нарадуется.
Награды светят, отметить заодно надо.
— Не надо.
— Хватит тебе скромничать, — поморщился, возмутившись.
— Я не скромничаю. Как будут награды, так и отметим. Вперед бежать не стоит.
Шульгин подумал и кивнул:
— Согласен, паршивая примета. Ну, и ладно, у нас и так повод — день рождения.
Договорились, короче, пошел я. К семи в блиндаж Харченко двигай.
— Угу, буду, — проводил взглядом парня, кипятку хлебнул: вот ведь заботы у
Тимофея — гостей собрать.
— А чего, правда, товарищ лейтенант? — сел на освободившееся место Голуба. —
Сходите. Эй, если б меня пригласили! — размечтался, даже глаза в потолок
закатил.
— Брысь, — бросил Санин. Рядовой со вздохом ушел к лежанке, растянулся. — Нет,
бабы я вам скажу, на войне дело первое… Нет, первое кухня, понятно. Но все
равно… А вот поставили бы передо мной полную миску наваристых щей и женщину
посадили. Вот чтобы я выбрал?
— "Губу", — бросил сержант на лейтенанта зыркнув: вот как даст за такие
разговорчики. Но тот в сторону смотрел, рукой кружку горячую сжимал, и непонятно
видел ли что, слышал, чувствовал.
— Чего это "губу"? — возмутился Вася.
— Ничего! Молкни! — отрезал Еременко, тоже на лейтенанта покосившись.
— Эх, ребята, — вздохнул Иван, расслабленно в стену спиной уперся, котелок из
руки не выпуская. — Я о другом подумал. Вася-то понятно — молодой, резвый,
подружка нужна. А наши-то голубушки как там? — на сержанта уставился. Тот
голову опустил, за махоркой полез.
— У немцев мои, — бросил. Затянулся едким табаком, горе в душе с горечью во
рту мешая. — К сестре в Житомир в аккурат перед войной подалась. Мать у них,
теща моя, плоха стала. Вот люба моя и поехала проведать да помочь. И Катюшку-дочку
взяла… Все! — как отрезал. Вышел из землянки на свежий воздух.
Лейтенант самокрутку закурил, отодвинув кружку. Горьким чай с сахаром показался.
В блиндаже у капитана Харченко дым от табака стоял такой, что хоть топор вешай.
— Вы бы хоть проветрили, — бросил Коля, входя.
— Аа! Лейтенант! Пришел все-таки! Ну, давай к столу! — замах ему рукой
Валентин Харченко.
— Шульгин, налей человеку, — толкнул Тимофея Костя Клепкин.
Мила молча к Коле подошла, за руку к столу отвела, рядом посадила. Света в
тарелку, самую настоящую, капусты квашенной и картошки положила, кусок чуть
пригоревшего пирога.
— Ешь!
Тимофей кружку с первачам перед ним поставил.
— За Светочку, за Валентина.
— За победу, — зло, пьяно бросил капитан Старыгин, уставился мутным глазом на
лейтенанта. — За то чтоб эта курва фашистская сдохла! Чтоб Гитлер… подавился!
Чтобы… чтобы…
— Леха, ты закусывай, — подвинул ему банку открытой тушенки Харченко.
— Нет, — мотнул тот головой. — Да…
Выпил залпом браги и опять головой мотнул:
— Чтоб им всем сукам!… - и грохнул по столу кулаком.
— Я его отведу, — встал Клепкин.
— Да уж, — согласился Валентин. И на Николая глянул. — Что припозднился
лейтенант?
— Пополнение прибыло. Разбирался.
— А, ну, хорошее дело. Двигайся, выпьем. Сигареты вон бери. Трофейные.
