Де Фреснер потянул меч из ножен, тронул коня шпорами. Приученный жеребец сорвался с места в карьер. Всадник походя рубанул замешкавшегося разбойника, не успевшего убраться с дороги, не сдержал коня, когда тот протоптался копытами по раненому, потом выставил меч вперед, как пику и, горяча лошадь, полетел к все также неподвижно стоящему на крыльце корчмы Шэйраду.
Тот как-то по-особому сложил пальцы и бормотнул что-то непонятное. Совершено неожиданно для рыцаря, конь споткнулся о невидимую преграду. Животное упало, ломая ноги, сам де Фреснер по инерции перелетел через конскую голову и растянулся перед разбойничьим атаманом. Головорезы заржали, громче лошадей. Из глаз молодого рыцаря потекли слезы обиды и горечи. Какой стыд! А он-то надеялся со своими друзьями перебить легендарную банду, самоутвердиться, положить отрубленную голову Кровавого убивца к ногам отца, насмехающегося над непутевым сыном, начитавшимся романов и наслушавшимся менестрелей. А вместо этого он лежит на заснеженном крыльце захудалой таверны, а на грудь его давит сапог того самого Кровавого убивца, а шею, тот зазор между шлемом и воротником, холодит неизвестно откуда взявшееся лезвие меча.
–Благородный, говоришь, рыцарь? – сказал Шэйрад, – Знаю я, как с благородными обращаться. Вперед, мальчики.
Тиссай де Фреснер почувствовал, как чьи-то грубые руки освобождают его от доспехов, потом и от одежды. Разбойники отстали, когда рыцарь остался в одном исподнем. Лезвие меча перестало упираться в горло, исчез сапог, давивший на грудь. Де Фреснер вскочил, но Шэйрад пинком отправил его вниз с крыльца. Пока Тиссай поднимался, спину его ожег удар нагайкой, не болезненный, но обидный. Вокруг него на конях его же друзей гарцевали головорезы Кровавого убивца. На плечи рыцаря упало еще несколько плетей. Под градом стеганий плетьми, он побежал, преследуемый конными и их веселым смехом – не каждый день вчерашним землепашцам доводится постегать благородного.
–Ладно, парни, подзадержались мы тут, – сказал Шэйрад, наблюдая, как де Фреснера гонят плетьми, как собаку. – Пустите тут огоньку для согрева местным и развлечения, да будем покидать сие гостеприимное место.
В самом крупном поселке долины, который даже мог похвалиться тем, что отгорожен свежевыстроганным частоколом, собрались все солтысы и старосты. Многие не слезали с седел почти сутки. Оно и понятно, не каждый день Толстый Гадерик шлет письма «токмо для собственного вашего прочтения», в которых говорит, что может избавить долину от банды Убивца. Все собравшиеся были в этом весьма заинтересованы – не было деревни, поселка или хутора, где Убивец бы не «повеселился» – не пустил красного петуха, не покрошил бы кого-нибудь иль не разграбил подполы.
Жена Толстого Гадерика обнесла собравшихся пивом и копченым мясом. Некоторое время в комнате слышалось только чавканье и шум пускаемых без зазрения совести ветров. Когда его жбан опустел, а остатки закуски были выковыряны из зубов при помощи ножа, хозяин поднялся, громогласно рыгнул, грохнул оловянной кружкой об стол и начал, когда почти все головы обратились к нему:
–Значится так, братовья. Кровавый убивец всех тута уел. Надо его, значится, турнуть отсюдава.
–Давай-давай, – крикнул кто-то, – Вон шерифы все своим доброхотам жалованья плотют, чтоб тока из милиции не поразбежались.
–Тихо там. Милиция тута не помощник. Ибо сам Убивец и банда его горазды мечами махать, а милиция чуть тока стрела свиснет, так полны штаны дерьма, не за столом будет сказано. Надобно настоящий воинов позвать.
–Звали ужо не раз, – крикнул тот же оратор, – Опосля тока трупы их находили на деревьях.
–Хреновых воинов звали. Я предлагаю настоящих, тех, кто кажный день таких убивцев на завтрак лопает. Токмо ет в деньгу большую встанет, професьёналы они, значится, и в Марук’Кааме професьёналы. На них надобно…
Услышав сумму, кто-то пусти ветры, кто-то крякнул, кто-то еще каким-либо способом выразил свое мнение.
–Знаю, деньгу большую просют. От поентому я вас все тута и собрал. Чтоб, значится, скинуться всем миром. Думайте, братовья, чешите бошки-то.
