Дайси О’Доннел, возвращавшийся из школы домой, окликнул их с дороги:
— Эй! Джо! Филли!
Они не услышали. Он подождал, пока трактор отъедет подальше, и снова закричал:
— Эге-гей! Филли! Филли! Джо!
— Привет! — крикнул Джо.
— Завтра вам здорово влетит, будьте уверены. Он узнал, где вы промышляете. И сказал, что завтра с вас три шкуры спустит. Так что попались, голубчики, не отвертитесь. Караул! Спасайся, кто может! Провалиться мне на этом месте, не вру!
— Проваливай! — крикнул Джо в ответ.
— И он собирается настучать на вас директору, тогда вашего старика оштрафуют. Вы разорены! Уничтожены! Караул!
— Не всадить ли в него пулю, мистер? — спросил Джо у Филли.
Филли не ответил. Он чувствовал, что вот-вот упадет, и страшно боялся лишь одного — упасть перед трактором, потому что теперь стрельба выхлопа слилась для него в сплошной, единый звук, прочно засевший в голове, и Филли уже не мог определить на слух, рядом трактор или где-то далеко. Казалось, «тра-та-та» раздается прямо под черепной коробкой, гремит в висках, бьется под глазными яблоками.
— А ну-ка чеши отсюда, О’Доннел! — заорал Джо. — Надоел до смерти! Катись!
О’Доннел еще позубоскалил о том, какой прием их ожидает завтра, но потом понял: от двух согнутых спин ответа все равно не дождешься, и убрался домой.
Когда были вскрыты последние две полосы, небо уже покрылось сумеречной пеленой. Братья и работники продолжали делать свое дело, пока не встретились на середине поля. Теперь все оно было коричневое, плоское, а по краям, обрамляя его, стояли наполненные мешки. Келли был доволен, он отцепил картофелекопалку и пристегнул прицеп. «Объявляется посадка!» — крикнул он: мы тоже умеем пошутить.
На обратном пути работники, кажется впервые за весь день, скинули с себя дрему. Они стояли в прицепе за спиной Келли — утром там стояли мальчишки — и смотрели вперед, на дорогу. Они болтали, громко смеялись — обсуждали предстоящие вечером танцы. Когда по пути встречались знакомые, они кричали и бурно жестикулировали. На развилке они начали бороться, и Келли даже сказал им, чтобы вели себя поосторожней, а то недолго и вывалиться. Но видно было, что он не сердится.
Джо сидел на полу; он вытянул перед собой ноги и оперся спиной о борт прицепа. На коленях у него покоилась голова лежавшего рядом Филли. Над ним простиралось небо — серое, безмолвное, загадочное. Тепло, исходящее от тела Джо, убаюкивало Филли. Ему хотелось, чтобы дорога домой длилась как можно дольше, чтобы шум мотора как можно дольше успокаивал его уставший мозг. Он знал: прекратись сейчас это покачивание, исчезни этот звук, боль во всем теле станет невыносимой.
— Сейчас приедем, — тихо сказал Джо. — Ты спишь?
Филли не ответил.
— Эй, мистер! Вы что, спите?
— Нет.
Темнота подкралась незаметно, и, когда исчез последний светлый лучик, сразу дал знать о себе холод. Два желтых светляка — фары трактора — пронизывали морозный воздух.
— Филли! Вы проснулись, мистер?
— Что?
— Знаешь, — медленно произнес Джо, — я все думал, думал и вроде, наконец, решил.
Один из работников вдруг запел:
— «Если б стал я дроздом, я бы пел и свистел, за любовью своей на край света летел».
Со второй строчки его товарищ подхватил песню. Их громкие голоса разорвали тишину неподвижных сумерек.
— Сказать, что я куплю? — спросил Джо, чуть повысив голос. — Конечно, если вам мама что-нибудь даст. Эй, мистер! Мистер Филли! Вы меня слышите? Так вот, я себе тогда куплю красные шелковые носки.
Он ждал от Филли одобрения. Но ответа не последовало, и он встряхнул голову брата.
— Вы слышите, мистер? Красные шелковые носки — такие, как у Джоджо Тига. Как вам это нравится? Что скажете?
Филли пошевелился и чуть приподнял голову с колен брата.
— Не валяй дурака, — еле ворочая языком от усталости, сказал он. — На то, что нам даст мама, ничего путного не купишь. Самое большое — шиллинг. И ты это прекрасно знаешь.
Он снова вытянулся и уже через минуту крепко спал.
Джо поддерживал голову брата, чтобы ее не так трясло, а сам все повторял: «Красные шелковые носки» — и согласно, кивал головой: да, это самое мудрое решение.