- Спасибо, я тоже рад, - ответил я, даже не догадавшись поблагодарить монарха за внимание к моей ничтожной особе. Что с меня взять: чурбан неотесанный, с Луны свалившийся.
Легкая заминка - монарх, как видно, пытался понять сказанное мною. Я в общем-то и сам догадывался, что мое произношение помещается где-то в нешироких пределах между ужасным и кошмарным. Все сильнее болела спина, и если кто-то думает, что хребет не имеет никакого отношения к дикции, то он ничего не смыслит ни в дикции, ни в боли.
- Нам доложили, что на Луне теперь совсем нет людей, - сказал император. - Так ли это?
- Истинно так, ваше величество. Я был последним.
- Сожалею.
Слово "сочувствую", на мой взгляд, было бы уместнее. Я вспомнил Хелен и тех, кто умер еще раньше. Я был готов закричать: "Почему вы забыли о нас? А если и забыли на какое-то время, то почему потом не вспомнили?! Разве цивилизация провалилась в тартарары? Разве вы бегаете в шкурах и с дубинами в руках? Нет? Так почему?!"
Но может быть, император выразил мне именно сочувствие?
Как же я ошибался! Сожаление монарха вообще не относилось ко мне.
- Приходится признать, что теперь лишь Земля населена моими подданными, - молвил император, - хотя я и владыка планет и спутников. Ну что же, примем ситуацию такой, какова она есть. Существует и другая сторона медали: империя стала чуточку более монолитной, что в целом не так уж плохо...
Я онемел. Император еще что-то говорил, а паж благоговейно внимал, но я-то был не паж и больше не слушал. Не был я и подданным, что бы ни думал обо мне Рудольф Третий. Моя спина внезапно перестала болеть. Пальцы сами собой начали сжиматься в кулаки, и я подумал: а что со мной сделают, если я сейчас отвешу императору хорошую плюху? Сразу расстреляют или запрут в психушку до конца жизни?
Злость - злостью, а есть еще такая штука - разум, и в комбинации со злостью он подчас рождает холодную ярость, а та ведет к поступкам неожиданным. Я сделал шаг назад. Затем повернулся к монарху спиной и услыхал, как паж тихонечко охнул. Я направился к моей безупречно заправленной койке и сел на нее. Потом лег, скрестив на груди руки.
И стал смотреть в потолок.
Будь на месте пажа церемониймейстер, его, наверное, хватил бы удар. Паж лишь икнул от неожиданности, а что до императора, то теперь пришел его черед онеметь. И на здоровье!
Человек с воображением сказал бы примерно так: можно было слышать, как в воздухе сталкиваются молекулы. Но это вранье. Было просто очень тихо. Потом император немножко покряхтел и кашлянул. Я не отреагировал. Я изучал потолок. Прошло, наверное, с минуту, прежде чем до моего слуха донеслись удаляющиеся шаги - твердые императорские и скользящие пажеские. Хлопнула дверь, и вновь наступила тишина.
- Поздравляю! - бушевала Джоанна. - Вы испортили все, что только можно! Такого я не ожидала даже от вас!
- Что же я испортил в первую очередь? - поинтересовался я.
- Ваше будущее, нелепый вы человек! Неужели так трудно немножко побыть почтительным?
- Насчет лежания в присутствии императора меня не инструктировали, - возразил я. - Только насчет сидения.
- Вы правда идиот?
- Правда. Только правда и ничего, кроме правды.
- Оно и видно!
Я чуть было не рассказал Джоанне, почему я поступил так с императором, но не успел: она отключила связь. А я стал размышлять о том, что меня ждет.
Обычно люди редко следуют правилу "надейся на лучшее, готовься к худшему" и продолжают без всяких на то оснований надеяться на чудо в самой поганой ситуации. Я был не из таких: одиночество на Луне вышибет иллюзии из кого угодно. Оставить надежды? Легко. Готовиться к худшему? Да запросто! Мне не привыкать. Это у меня вроде рефлекса.
Рефлекс не мешал прикидывать варианты моего ближайшего будущего - спокойно и рассудительно, без усиленного сердцебиения и вибрации всяких там нервов. Поскольку я не поднял на монарха руку, расстрел без суда, эшафот, а также, пожалуй, бессрочная каторга мне, вероятно, не грозили. Однако оскорбление монарху все-таки было нанесено. Вопрос заключался лишь в том, сочтут ли его злонамеренно умышленным - или, напротив, неумышленным и даже неосознанным, случившимся вследствие моей общей дикости. Вернее всего, размышлял я, меня выпрут из императорской клиники и отправят долечиваться в какой-нибудь клоповник, после чего вышлют в максимально удаленное от цивилизации место, скажем, в лесотундру или тропические малярийные болота, словом, с глаз подальше. И ненавязчиво - впрочем, может, и навязчиво - проследят за тем, чтобы я дожил мой век именно там, а не где-то еще.
