Несмотря на все старания, он не мог покривить душой, не мог сказать, что встреча с однополчанином вызвала лишь одно удивление. Нет, кроме удивления он ощущал и радость. Да и как можно было не радоваться встрече с тем, кто на фронте был твоим закадычным другом, кто понимал тебя с полуслова, а ты понимал его. В эти трудные послевоенные годы немало людей старались всеми правдами и неправдами облегчить свою жизнь, и Ветлугин в упор спросил, не это ли заставило Галинина стать священником.
— Нет! — ответил тот, и прозвучавшая в его голосе твердость убедила Ветлугина, что однополчанин не лжет.
Несколько минут они молчали. Ветлугин вдруг подумал: «Мы вспоминали только курьезное, что было на фронте»; сказал об этом вслух.
Галинин кивнул. Перед его глазами возникли воронки, окопы, лица однополчан, реденький туман над речкой, которую — так утверждало «солдатское радио» — предстояло форсировать вброд; ухо отчетливо уловило позвякивание котелков, тяжкие вздохи, покашливание, в душу хлынули тоска и тревога — то, что наваливалось на него перед каждым боем. Он увидел немецкий танк, услышал скрежет гусениц и содрогнулся. Стараясь не выдать волнения, смиренно опустил глаза, мысленно возблагодарил бога за свое спасение.
— Подумать только, — сказал Ветлугин, — четыре года прошло, а мне все кажется, что мои руки по сей день порохом пахнут.
— В господних заповедях сказано: «Не убий», а люди до сих пор убивают друг друга, — пробормотал Галинин.
— Именно, именно! — воскликнул Ветлугин. — В церковных книгах много всякой чепухи написано.
— По-настоящему церковная книга одна — Библия, — возразил Галинин.
— «Война и мир», «Братья Карамазовы» во сто крат сильней! — не согласился Ветлугин. — В них все — и любовь, и ревность, и страдания, и радость.
Галинин хотел снова возразить, но промолчал. Достал дешевенький портсигар, протянул его Ветлугину.
— Бросил, — сказал тот.
— Ну-у…
— Уже три года не курю.
— А у меня нервишки пошаливают. Затянешься — вроде бы легче.
— Для твоей жены никотин вреден, — предупредил Ветлугин.
Галинин вздохнул.
— Как подумаю о ней, сердце сжимается. Недавно корову купили, чтобы свое молочко было. В общественное стадо нашу животину не берут. Вот и приходится Лизе самой пасти, а это, Алексей, целая проблема. Угодья вокруг колхозные, трава на корню жухнет, а мне косить не разрешают. С недавних пор председатель сельсовета еще несговорчивее стал.
— После того как пожаловался на него?
— Откуда узнал про это?
— Василий Иванович сказал.
— Недавно приходил. Свое гнул, а я возражал. Откровенно говоря, недалеким он мне показался.
Ветлугин дипломатично помолчал.
— Звезд с неба Батин, конечно, не хватает, но линия у него правильная — религия вредна.
Галинин усмехнулся.
— Напрасно усмехаешься, — сухо сказал Ветлугин. — Убежден: в глубине души ты сам прекрасно понимаешь это.
— Все в прошлом. — Галинин помолчал. — Теперь я другой. И хочу, чтобы все люди стали другими — думали бы о боге, жили бы только для него.
— Напрасный труд! — воскликнул Ветлугин. — Такого никогда не было и не будет.
За годы, проведенные в семинарии, Галинин убедился — настоящего атеиста не переубедишь. На стороне атеиста — логика, научные факты. Спорить с Ветлугиным не хотелось — это было бесполезно, но бывший однополчанин ждал, набычившись, словно готовый к схватке борец, и Галинин, достав еще одну папиросу и постучав по крышке портсигара, сказал:
— Все атеисты твердят: разум, разум, разум. И ни слова о душе. А она есть в нас. И очень часто именно она направляет человека. Просвещай людей, передавай им все то, чему тебя научили в институте, а их души оставь мне. Поверь, я тоже хочу людям добра и несу его им в меру своих возможностей и сил. Я еще слишком мало могу, слишком мало умею. Бог покуда не проник в меня так, как этого хотелось бы мне. Я совсем не похож на тех благочестивых старцев, с которыми довелось беседовать в семинарии. Их искренность несомненна. Может быть, когда-нибудь я стану таким же, очень хочу этого. А пока убежден — бог нужен многим-многим людям. Безверие рождает ложь, насилие и все прочее, что еще Максим Горький назвал свинцовыми мерзостями жизни. Я, разумеется, понимаю — сейчас не так уж много тех, кто верит истово, как верили в старину. Но если человек приходит в церковь, если в молитвах он находит успокоение, то пусть будет так.
