– Нет! Это он, проклятое ничтожество, убил мою девочку! Я ненавижу его! Ненавижу Лопесов! Они еще заплатят за то, что сделали с Лаурой! Они еще пожалеют, что родились!
В перерыве судебного заседания Рафаэль Идальго подошел к Марии:
– Не знаю, как ты воспримешь мою защиту Лорены, но я чувствую себя обязанным сделать это. Ты же видела ее? Ни один нормальный человек не стал бы так себя вести.
– Если честно, то я не ожидала увидеть тебя в роли адвоката Лорены. Но это твое право. Для меня же важно, чтобы она была под надежной охраной и не могла навредить моему сыну и внучке.
Когда Рафаэль завел речь о необходимости психиатрической экспертизы, Лорена отреагировала в обычной для нее манере:
– Я не больна. Это вы все сумасшедшие. Не думайте, что вам удастся передать мне свое сумасшествие.
– Послушай, Лорена, – упрашивал ее Идальго уже без свидетелей, – если ты хочешь выйти отсюда, то должна мне хоть немного помочь.
– Возможно, ты прав, – перебрав в уме все имеющиеся шансы, согласилась Лорена. – В последнее время я чувствую себя неважно. Новость о том, что я – не дочь Густаво дель Вильяра, потрясла меня. Ведь я так гордилась своей семьей, всеми силами старалась оградить ее от этой портнихи!
– Лорена, ты опять за свое! Прошу тебя, будь благоразумнее и доверяй мне.
– Да-да, я все сделаю, все, что ты посоветуешь.
– Я буду настаивать на медэкспертизе. Это единственный способ вызволить тебя отсюда.
«Что ж, ты даже не представляешь, как поможешь мне!» – злорадно усмехнулась Лорена вслед уходящему Идальго.
У нее было достаточно времени, чтобы подготовиться к беседе с врачом и встретить его во всеоружии.
– Давайте поговорим, – предложил доктор Аркадио.
– О моем младенце?
– О младенце? Вы имеете в виду свою внучку? Ваша дочь Лаура умерла взрослой.
– Лаура? Да-да, мой ребенок…
– Хорошо. Сколько лет вашему ребенку?
– Он очень маленький. У меня украли моего ребенка! Украли! Скажите им, чтобы они вернули моего ребенка!..
Постепенно все близкие Лауры так или иначе оправились от тяжелой утраты, лишь состояние Хосе Игнасио продолжало оставаться опасным. Он не хотел принимать лекарства, отказывался от еды и твердил о том, что мечтает умереть. Марию он попросту гнал от себя, боясь, что мать опять станет говорить о новорожденной. Пробиться к его разуму и честолюбию пытался Роман:
– Я восхищался тобой, когда ты отстаивал свою любовь к Лауре. Но куда же подевалось твое мужество сейчас? Сколько мужчин оказываются в твоем положении, но и тогда остаются мужчинами, потому что должны воспитывать детей, растить их. А у тебя ведь тоже есть дочь…
– Не начинай, дядя. Если и ты будешь говорить об этом, то лучше уходи сразу!
Виктор подступал с другой стороны:
– Ты должен побыстрее поправиться – тебя ждет университет.
– Ах, о чем ты, крестный? Это – в прошлом. Ты был на похоронах? Расскажи мне все-все подробно.
– Хосе Игнасио, я вижу, тебе прямо-таки доставляет удовольствие мучить себя. Зачем ты сосредоточиваешься только на страданиях и не хочешь жить реальной жизнью?
– Мне не нужна жизнь. Я хочу погрузиться в воспоминания, глубоко-глубоко, до самого дна и остаться там.
– Послушай, сынок, ты мог бы представить, что Лаура отправилась в дальнее путешествие, что когда-нибудь вы встретитесь. А пока любить в своей маленькой дочке воспоминания о Лауре.
– Не говори со мной как с дураком. Если бы я был ребенком, то тебе, может, и удалось бы обмануть меня этими глупостями. Но действительность совсем другая: с тех пор как Лауры не стало, я живу в аду. И не хочу тебя слушать. Уходи! Уходи!
Хуан Карлос, не решаясь войти к сыну, спросил о его самочувствии у Виктора.
– Плохо, – ответил тот. – Вероятно, у вас с ним много общего. Хосе Игнасио такой же непреклонный, как и вы.
– Он сейчас глубоко подавлен. Я понимаю, что значит потерять любимую женщину.
– А если понимаете, то почему не поговорите с ним? Возможно, вы сумеете найти слова, способные вывести его из этого состояния.
– Когда б я мог, то сделал бы это. Вы прекрасно знаете, что Хосе Игнасио не желает меня видеть, а уж слушать точно не станет.
У Альберто для Хосе Игнасио были свои аргументы:
