И Галина Николаевна решила: поедет она.
Это было не только дико, безумно, но и по всем правилам совершенно неосуществимо. Более того, она не знала, как сам Крюков отнесется к ее приезду. А если вдруг откажется от свидания? Но она решила: поедет. Будь что будет. И добьется. Всеми правдами и неправдами.
— Добились? — говорю.
— Да. Только не спрашивайте как.
— Всеми правдами и неправдами.
— В основном неправдами, — ответила она.
Ее проводили в отдельную комнату, обставленную нехитрой казенной мебелью. Показали небольшой закуток с газовой плитой, где можно готовить еду из привезенных ею продуктов. Объяснили, что если ей что-нибудь понадобится, она должна обратиться к охране, вот кнопка звонка в караульное помещение. И велели ждать.
Минут через двадцать в комнату вошел Крюков. Дверь за ним захлопнулась, снаружи прогремел засов.
Увидев ее, он остановился.
— Вы? — недоуменно спросил он.
— Я, — подтвердила она. — Не ждали?
— Не ждал, — произнес он. С места он так и не сдвинулся.
— Я знала, что вы очень удивитесь, — улыбнулась она. — Но я вам сейчас все объясню.
Он ее прервал.
— Зачем вы приехали?
— Поговорить, — неуверенно сказала она.
— О чем?
Она пожала плечами.
— Не знаю. В двух словах не скажешь…
— Расплатиться со мной? — спросил он. — Вот таким образом?
— Это неправда! — горячо возразила она. — Ничего подобного!
Но она-то знала, что это и есть настоящая правда. Он повернулся к двери.
— Как вызвать конвой? — спросил он. — Вам объяснили?
— Я вас умоляю, — сказала она. — Ну просто умоляю… Не надо… Я привезла еду. Мы с вами сейчас пообедаем. Спокойно, нормально… А потом я уеду. Хорошо?
Он молчал.
— Ветчина, — сообщила она. — Отбивные… Разные овощи… Хлеб «бородинский»… Я не знаю, вы любите «бородинский»?
— Галина Николаевна, — сказал он, и она отметила, что имя-отчество ее он все-таки запомнил, — Галина Николаевна, неужели вы не понимаете, как все это нелепо?
Она почувствовала вдруг, что сейчас заплачет.
— Пожалуйста, — произнесла она тихо. — Я вас прошу… Не обижайте меня… Не оскорбляйте, — добавила она еле слышно.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Хорошо, — согласился, — давайте пообедаем.
Вечером она не уехала.
Они сидели и разговаривали. Она сказала:
— Вы бы поспали все-таки. Здесь, наверное, это не часто удается.
— Нет, — сказал он. — Я не хочу спать. Я хочу разговаривать.
Под утро он ее обнял.
Они лежали на жесткой казенной кровати. Он уснул быстро, что-то тревожно бормотал во сне, а она глядела в потолок и думала, что впервые в жизни оказалась в постели с человеком, к которому не испытывает ни малейшего влечения, ни малейшей тяги, даже обычного женского любопытства не испытывает — только огромную, острую, не утихающую жалость.
После того, что он рассказал о себе, многое в поведении Сергея Васильевича стало ей гораздо яснее и понятнее.
В студенческие годы Крюков активно занимался шабашничеством. Бригада его официально называлась студенческим стройотрядом. Летом, на каникулах, они ездили по всей области, строили в селах жилые дома, бани и коровники. Чаще всего, однако, выполняли заказы в совхозе «Южный». Его директором работал Григорий Степанович Никитин, отец их студентки Ольги Никитиной, в которую Крюков был страстно влюблен. Уже обговорено было, что на пятом курсе они поженятся.
Однако в конце лета, за три недели до начала занятий, случилась беда. Ревизия, проверявшая совхоз «Южный», обнаружила серьезные растраты. Немалую их долю составляли как раз суммы, незаконно выплаченные шабашникам. Оно и понятно: если бы Никитин платил студентам по существующим расценкам, выходили бы сущие гроши. Кто за них станет работать? Чтобы заплатить как следует, приходилось идти на различные приписки, начислять ребятам деньги за работы, которые они не выполняли.
Дело передали в прокуратуру, и Крюкова начали таскать на допросы. Следователь, грубиян-мордоворот, орал на него и требовал, чтобы Сергей признался в том, что из полученных денег шабашники систематически делились с директором совхоза Никитиным. Крюков отрицал.
Ни о какой свадьбе сейчас не могло быть и речи. Ольга жутко переживала. Плакала. Говорила, что отец очень болен, у него язва, если его посадят, он не выдержит.
