– Видишь? Я же говорила, ему не понравится. Теперь попробуй ты.
Жаннет взяла белье и сделала то же, что Мари-Тереза. Та посмотрела на нее, потом на плакат и покачала головой.
– Не пойдет. – Она швырнула трусики и лифчик на постель. – Дурацкая школа.
Жаннет аккуратно сложила вещи, которые держала в руках, и положила их назад в стопки. Затем потянулась, чтобы снять со стены плакат.
– Подожди, – поспешно остановила ее Мари-Тереза. – Может, ему не нравится, потому что мы не сняли платья? – Одним махом она стянула через голову платье и осталась в лифчике и нижней юбке. Еще секунда – и юбка присоединилась к платью на полу. Она встала в позу перед плакатом. Лифчик был явно тесен для ее пышного бюста.
– Так лучше, Джимми?
Жаннет почувствовала, что у нее забилось сердце, лицо залил румянец.
– Это глупо.
– Вовсе нет, – запротестовала Мари-Тереза. – Как иначе он может прийти к какому-нибудь мнению? И потом, я со школы тебя не видела. Покажи, у тебя грудь выросла?
Жаннет взглянула на Мари-Терезу. У нее-то точно выросла. По меньшей мере на размер. Она смотрела на подружку, чувствуя, что вся горит. Медленно сняла платье.
– Шелк! – изумленно воскликнула Мари-Тереза. – Настоящий шелк! Ах ты, хитрюга, и молчала. А ну, снимай нижнюю юбку, покажи трусики.
Жаннет молча сняла юбку и осталась стоять перед плакатом, не поднимая глаз на подружку. Жар, охвативший ее, достиг уже самых интимных мест.
– И трусики шелковые! – воскликнула Мари-Тереза. – Где ты все это взяла? Такие красивые и сексуальные.
Жаннет упорно смотрела в пол.
– Отчим подарил. Сказал, что ненавидит те вещи из хлопка, что я ношу.
– Да где же он тебя видел?
– Летом, когда очень жарко, я оставляю дверь открытой – для сквозняка. Он видел, когда проходил мимо. Потом как-то вошел ко мне и швырнул на стол коробку с бельем. „Отныне, когда ты здесь, носи это. Твое белье омерзительно». – И вышел.
– Бог мой! – выдохнула Мари-Тереза. – А еще что-нибудь он делал?
Жаннет не сводила глаз с плаката, чувствуя, что вся стала мокрой.
– Потом он иногда заходил ко мне, когда мамы не было дома, садился в кресло и заставлял меня ходить перед ним в этом белье по комнате. Просил, чтобы я все сняла и дала ему. Доставал эту свою штуку и тер ее моими трусиками, а мне приказывал смотреть. Когда кончал, бросал их мне, давал пощечину и говорил: „Неряха! Постирай эти тряпки», и уходил. – Она повернулась к Мари-Терезе. Подружка слушала ее с открытым ртом и округлившимися глазами. Но об одном она умолчала. Не рассказала, какой всепоглощающий оргазм испытывала, когда Морис бил ее по лицу, какой слабой и опустошенной чувствовала себя. Приходилось даже опускаться на пол, потому что ноги не держали.
– И все? – спросила Мари-Тереза. – И больше ничего? Жаннет рассмеялась.
– Зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что он самый знаменитый гомик в Париже.
– И все же… – прошептала Мари-Тереза. – Это правда, все эти слухи? Ну, о размерах его штуки?
Жаннет кивнула.
– Ага. Просто огромный.
– Больше, чем у Дональда-задаваки?
Дональд-задавака был мальчишка-англичанин, который учился в Швейцарии, в школе по другую сторону озера. Они встречались с ним на танцах в конце недели. Он вечно вытаскивал девчонок на улицу и показывал им свой член, хвастаясь размерами. Жаннет снова рассмеялась.
– В сравнении с Морисом у него просто игрушечный.
– Господи, спаси и помилуй! – выдохнула Мари-Тереза и засунула руку себе в трусики. – Мне кажется, я сейчас кончу. Давай заберемся в постель и будем любить друг друга.
Они залезли в постель и принялись мастурбировать, пока не довели друг друга до оргазма. Это было у них привычным развлечением. Только на этот раз, под плакатом с изображением усмехающегося Джимми Дина, они испытали куда большее удовольствие.
– Кончай укладываться, – сказала Жаннет в трубку. – Я приду после ужина, сходим в кино.
– Не выйдет, – заявила Мари-Тереза. – В последний вечер перед отъездом в школу я должна быть дома, с родителями.
– Нет – так нет, – согласилась Жаннет. – Тогда встретимся в семь тридцать завтра, в поезде.
Положив трубку, она обернулась и увидела, что в открытых дверях стоит Морис. Она взглянула на часы. Только пять. Что-то он сегодня рано. Обычно раньше семи не появляется.
