– У одного СВД. Этого лучше во дворе оставить, – говорит Второй. – И того, что с биноклем. Тоже лучше оставить…
– Там еще длиннобородый есть, – добавляет Одиннадцатый. – Физия его знакома. На Усаму бен Ладена похож. Я его в прицел рассматривал. Если я не ошибаюсь, борода эта в розыске. Тоже можно оставить…
– Работаем, – командует Кантария.
* * *
Наверное, Беслан проспал бы и весь остаток дня, и всю ночь. Так он устал… И мать, и сестры, видя его состояние, даже днем старались не издавать ни одного лишнего звука, чтобы не побеспокоить его сон. А с наступлением темноты, как в доме всегда положено, тихо улеглись спать.
Дом Байрамировых небольшой, аккуратный, совсем не новый. И двери особой прочностью не отличаются. Даже закрываются изнутри на простенький деревянный засов, потому что в селе отродясь про воров не слышали. Эмир Абдул в темноте подходит с пятеркой боевиков к дому, открывает калитку левой рукой, потому что правая рука у него на перевязи и жестко забинтована; нимало не сомневаясь, прихрамывая, заходит и во дворе жестом распределяет боевиков, чтобы блокировать окна со всех сторон. С ним остаются только двое.
Никто не слышит их прихода.
Спит усталый Беслан. Спит мать, спят сестры.
Абдул стоит перед дверью с десяток секунд. Он неважно себя чувствует, понимая, что грешно так вести себя с родственниками. Тем не менее чувства не могут остановить его, когда впереди такая большая цель. И он с силой бьет здоровой ногой в дверь.
От такого удара, от шума им произведенного, проснуться должны все. И первым просыпается Беслан, уже несколько лет воюющий и даже во сне готовый к немедленной адекватной реакции на любые действия. Он сразу понимает, что произошло, хотя Абдул не дает ему времени на соображение, сразу направляясь к двери в комнату племянника.
– Что тебе надо, брат? – слышит эмир из-за распахнутой боковой двери. Голос спокойный, но громкий. Специально громкий, чтобы Беслана предупредить.
Это мать встала на шум. Где-то там, в темноте, наверняка прижимаются к матери дочери.
– Закрой дверь, и не высовывайся! Я хочу поговорить с ним…
Второй удар ноги направлен в дверь комнаты Беслана.
Сам Беслан уже вскочил на ноги и обшарил развешанную на спинке стула одежду в поисках пистолета. Он спал и не видел, как мать подсунула пистолет ему под подушку. И не находит оружия. Это вызывает отчаяние, но не испуг, потому что молодой горец чувствует свое моральное преимущество перед грозным дядей. Беслан проиграл – это он сам отлично понимает. Но он и умереть сумеет достойно, как победитель.
Абдул уже шагает за порог и зажигает фонарик, направляя луч на стоящего посреди комнаты Беслана. Беслан одевает штаны и вроде бы даже не торопится, делает это с достоинством и спокойствием. Поведение племянника заставляет Абдула остановиться.
– Что же ты не поздороваешься со своим эмиром? – грозно хмурит Мадаев седые брови, в голосе звучит едкая и злая насмешка, смешанная с угрозой.
– Ты мне больше не эмир, запомни это, дядя, – сказано спокойно и открыто, без дрожи в голосе, без лишнего, ненужного сейчас, хотя и вполне уместного возбуждения.
– Вот как? Ну и дела.
Абдул ожидал испуга, привычный к такому поведению со стороны окружения, и слегка теряется. Не сразу находит, что сказать.
– Предатель, стреляющий в спину, не может быть эмиром и требовать к себе уважения…
– Я не стрелял тебе в спину. Это Искандер стрелял тебе в грудь. – Абдул уже взял себя в руки и голосом насмехается, пытаясь таким образом отвести от себя обвинения.
– Ты стрелял в других… Тебе страшно было в меня выстрелить… И ты предоставил стрелять в меня Искандеру… А выстрел в грудь или в спину… Когда выстрел предательский – он всегда в спину… Ты это отлично знаешь…
– Что тебе надо, брат? – снова раздается за спиной голос матери. – Как смеешь ты так вламываться в дом к родственникам? Ты кто, грязный абрек, не знающий чести? И после этого ты смеешь называть себя эмиром?
Мать представляет, что может произойти дальше. И она старается говорить так, чтобы вызвать на себя ярость Абдула. Но тот в ярость не приходит. Он даже не оборачивается на голос. Просто бросает одному из своих помощников, почти не повысив голос:
