Они идут, идут и идут, и кажется, что путь этот во мраке длится вечность. Коридор становится совсем узким и низким, стены более угловатыми и неровными.
– За поворотом придется ползти, – предупреждает эмир Абдул. – Колени береги, к концу тоннеля они будут мозолистыми.
Он замирает, всматривается и вслушивается в темноту, куда-то за спину Беслану.
– Ты ничего не слышал?
– Нет.
– Эхо, наверное, гуляет.
Он поднимает с пола камень и с силой бросает его над плечом снайпера. Камень летит, ударяется о стену, потом катится по полу. Звуков много, и все они неестественны.
– Эхо… – вздыхает он.
Вот и сам поворот. Теперь эмир Абдул уже светит фонариком дольше. Батарейка основательно села, и свет уже совсем не такой, как вначале. Тем не менее эмир светит долго, рассматривая путь за поворотом, и вздыхает.
– Прицел винтовки побереги, – приказывает он и наклоняется, чтобы нырнуть головой под низкий свод каменистого потолка.
Эмиру Абдулу особенно трудно. Беслан в сравнении с эмиром – гибкий и подвижный. Абдул всегда держится прямо, словно подчеркивает своей статью, что нет на свете такой силы, которая может его согнуть и сломить. Тем не менее он сгибается по собственному желанию, делает несколько шагов на корточках, но так идти совсем неудобно, и тогда эмир становится на четвереньки и передвигается. Беслан дольше эмира идет гусиным шагом – он и ростом на полголовы ниже, и более гибкий. Но, в конце концов, и он вынужден на четвереньки встать, потому что потолок совсем опускается.
Теперь слабый луч фонаря появляется редко. При таком передвижении проще ощупывать стены руками. А пол поневоле приходится ощупывать ими же – зато не споткнешься и не провалишься в неведомую яму, которые, как говорят, в пещерах не редкость.
Способ передвижения трудно называть скоростным. И эмир несколько раз за время пути зажигает фонарик только для того, чтобы посмотреть на часы. Но скорости не прибавляет. Да и трудно это сделать. Человек не собака, чтобы на четвереньках бегать. Наконец, фонарь загорается надолго. Беслан смотрит сбоку от плеча эмира и видит, что они добрались до провала. Эмир Абдул оборачивается, смотрит через плечо, в полумраке всматриваясь в лицо снайпера.
– Здесь прыгать надо. Невысоко… Два метра… Не бойся…
Он неуклюже разворачивается в тоннеле, светит куда-то вниз, выключает фонарь, и тут же Беслан слышит звук его приземления.
– Дальше – легче… – говорит эмир. – Я отошел… Прыгай…
Беслан свешивает в колодец ноги, пытается прощупать рукой другую сторону, но рука не находит опоры.
– Прыгай! – повторяет эмир уже сердито.
И Беслан прыгает. Страшно прыгать в темноту. И при приземлении он ударяется спиной о стенку. Хорошо, что винтовка не за спиной, а в руке, а то мог бы сдвинуть прицел. А сдвинутый прицел для снайпера – несчастье, потому что винтовку после этого следует заново пристреливать. А кто даст на это время?
– Нормально?
– Нормально.
– За мной! – Снова впереди высвечивается контур прямых плеч эмира Абдула. Фонарь недолго светит, но только самому Абдулу видно то, что ждет их впереди. Беслану же видны только темные плечи и светлый фон за ними.
Но идти уже можно, только слегка пригнувшись. Впрочем, приходится постоянно держать руку поднятой, чтобы не разбить себе лоб о низкий потолок. Это тоже неудобство, но сейчас, в сравнении с передвижением на четвереньках, оно совсем не кажется таким уж великим, только руку вовремя меняй, чтобы она не устала.
– Дай твой фонарик, – приказывает, обернувшись, эмир Абдул и убирает свой в большой карман «разгрузки».
Беслан беспрекословно отстегивает от пояса свой и передает эмиру. В самом деле, первый фонарик уже почти не светит. Это становится особенно заметным, когда зажигается более яркий огонь. Теперь идти становится веселее, если Беслан вообще способен сейчас понимать, что такое веселье. Эмир Абдул хорошо просчитал момент, когда можно передать сообщение о смерти отца. Перед самым трудным участком пути, когда нет возможности сосредоточиться на своем горе и замкнуться в нем. Потом уже горе будет переноситься легче, потому что станет почти привычным, если вообще горе бывает привычным.
