Застолье повернуло на третий час. Уже храпели, уронив буйные головы прямо в объедки, самые нестойкие; уже вращал налитыми кровью глазами Брекатило. Грохоча кулаками по столу, он требовал у всех признания силы и мощи его дружины:
— Наши, посадские, любую другую дружину в княжестве за опояску заткнут! Всеблагой Отец свидетель — кто на кулачных игрищах в прошлом годе всех побил? Да что там в княжестве — по всей Россейщине другой такой нету! Князь-батюшка не зря меня, первого воинского голову, здесь посадил! Эй, Ливорний, мочало тухлое, ты что, мне не веришь? Мне?! Да я тебя на одну ладонь…
Дьяк Ливорний, ведавший в городище съестным припасом, прижимая к груди узкие ладошки, испачканные чернилами, клялся, что ничего такого он и в мыслях не имел и всеми силами уважает Зубана Оголсына.
— Ну тады я желаю силу свою показать! — рявкнул дружинный голова и потянул из ножен широкую саблю. — Верите, други, что за взмах один развалю я вот энтого молодца напополам?
Молодец, служка, притащивший к столу огромное блюдо с печеными налимами, застыл с побелевшим лицом — ни жив ни мертв. Блестящая сабля Зубана со свистом рассекла воздух. И быть бы тут зряшному кровопролитию, да вовремя вмешался Мыря. Оттолкнув в сторону изрядно охмелевшего старшину, он выбрался из-за стола, встал перед Брекатилом и усмехнулся:
— Такого сопляка всяк развалить сумеет. А ты вот меня попробуй!
Из дружинного головы хмель как ветром выдуло. Бормоча извинения и кланяясь, он сунул клинок в ножны, добрался до застеленной ковром лавки у стены, рухнул на нее и тут же заснул. Гости одобрительно зашумели — диковатый, тяжкий нравом Брекатило надоел всем. Служка, поставив блюдо, упал домовому в ноги, благодаря за избавление.
Очнувшийся от хмельной дури хозяин терема зычным голосом велел позвать музыкантов и девок-плясуний. В дверях немедленно возникла сутолока и ругань — все наперегонки торопились исполнить приказ старшины. Наконец на свободное место подле стола выбежал табунок девок в коротких сарафанах. Лица их были грубо и ярко размалеваны, заплетенные косы уложены в высокие прически.
Музыканты расселись в дальнем углу, достали инструменты — кувиклы, сопелки, брелки, жалейки, трещотки, бубен. Отдельно разместился заросший черной бородищей мужик, воткнувший в рот варган.
Грянула дикая, варварская мелодия, плясуньи закружились в танце, высоко выбрасывая голые ноги. Гости за столом начали посмеиваться, перемигиваться, потом полезли с лавок, присоединяясь к девкам. Началась форменная вакханалия, грозящая перерасти в оргию. Тамара скривилась и, улучив момент, пробралась к сыто отдувающемуся Мыре, который наблюдал за пляской, пристукивая ложкой в такт мелодии.
— Надо бы раненого нашего проведать, — прошипела она в волосатое ухо домового. — Или господин незнать уже и забыл про него?
В последнюю фразу Тамара вложила столько сарказма, что Мыря дернулся и повернул к ней красное лицо.
— А? Ну это… надо, конечно. Ты, девка, не сумлевайся, я тут делом занимаюсь. Вызнаю, как нам лучшее… В опщем, счас! Эй, Гнатило, брюхо тебе разорви! Вели воспитанницу мою в лечебню сопроводить. Слышь-нет?
…Раненый умирал. Тамара поняла это сразу, едва переступила порог лечебного покоя. На голове парня вспух огромный нарыв, фиолетово-бурый, сочащийся зеленым гноем. Лицо его пожелтело, руки истончились, глаза ввалились, губы обметала серая блекоть. От лежащего на широкой холстине тела, обряженного в мокрую рубаху, ощутимо веяло теплом. В себя раненый не приходил, не ел, не пил, сгорая в жару, как свечка.
Знахари, два по-родственному похожих друг на друга старичка, только разводили руками: «Не в силах мы, тут на все воля Всеблагого Отца». В лечебне было неуютно, царила жуткая грязь. За бревенчатой стеной кто-то надрывно выл, в углах по ведрам кисло тряпье, от вони слезились глаза.
— Как лечили? — сухо спросила Тамара.
— Толченый бараний рог прикладывали, — начал перечислять один из знахарей, загибая тонкие пальцы. — Водой заговоренной обмывали, ключи городищенские на грудь клали, траву-заболью жгли, землю с-под бани в раны втирали, ну и кровью из Отцовой Чаши кропили. Не помогло. Видать, пришла ему пора уходить в кущи…
