— Прежде всего, — сказал профессор, — нам нужно связаться с центром и сообщить, что в экспедиции, которую они собираются организовать, нет необходимости.
— Да, кстати, Ефим Семенович, — обратился Николай Иванович к профессору, — а как вам удалось с нами связаться? Каким образом мы получили вашу радиограмму из прошлого? Вы можете как-то объяснить это явление?
— Не все еще можно объяснить. Каким образом радиоволны смогли пройти через века, я не знаю, возможно, это как-то связано с вратами времени, а возможно и нет. Мы просто случайно, прослушивая эфир, сам не знаю, для чего мы это делали, услышали переговоры экипажей самолетов. Связь держалась не долго, около секунды, но появилась надежда, что и наше сообщение может быть кем-то услышано. С тех пор мы регулярно, в разное время, передавали в эфир один и тот же текст.
— А, ничего необычного Вы не заметили во время передачи?
— Необычного? Да, было необычное явление, гроза, но не та гроза, которая бывает обыкновенно, а какая-то странная, будто бы вовсе из другого мира.
— А в чем заключалась эта странность?
— Во-первых, возникла она как-то вдруг, не было ничего, погода была ясная, и вдруг гроза. И закончилась она как-то странно, ее просто не стало, вроде как не из этого мира она пришла, и ушла куда-то в другой мир. Потом, еще, молния, застывшая молния. Несколько секунд висела она над горами, а потом рассыпалась.
— Дело в том, — сказал Николай Иванович, — что тогда, когда мы получили вашу радиограмму, у нас тоже была гроза, точно такая же, и застывшая молния тоже была.
— Наверное, мы с вами выдели одну и ту же грозу, она одновременно была и в вашем, и в нашем мире. Возможно, что дело в хрональном и метрическом веществе, ведь мы с вами были отделены не только временем, но и пространством.
— Самое странное то, что эту грозу, кроме нас с вами, никто не видел.
— Возможно, когда-нибудь нам удастся разгадать эту загадку, — задумчиво произнес профессор.
Мы отправили радиограмму в центр, в которой сообщали, что экспедиция обнаружена, и мы направляемся домой.
Но ответ из центра привел нас в недоумение. Нам приказывали оставаться на месте, подготовить площадку к приему Ан-30, и ждать. Экспедиция вылетит через несколько дней для проведения дальнейших исследований.
Ефим Семенович возмутился:
— Они что, уже не считают меня руководителем центра? Разве моего слова им уже не достаточно? Я же им ясно написал, что возвращаться в долину больше нельзя! О каких дальнейших исследованиях может идти речь?
Мы еще раз повторили текст радиограммы, добавив, что подробный отчет о причинах невозможности дальнейших исследований будет предоставлен по прибытию экспедиции в центр. На что нам ответили, что ими проведена большая работа по подготовке, закуплено уникальное оборудование, затрачены деньги, поэтому отменять дальнейшие исследования нецелесообразно.
— Это что же получается? — возмутился Жан Поль. — Если вам поставили неутешительный диагноз, и вы решили повеситься, но потом узнаете, что диагноз оказался ошибочным, то вешаться все равно придется, поскольку веревка и мыло уже закуплены?
Успокоились они только тогда, когда профессор Мальцев в категорической форме заявил, что нахождение его в длительной командировке вовсе не означает отстранения его от руководства центром. И если кто-то в этом еще сомневается, то после возвращения в Москву он найдет способ объяснить это любому в доступной и понятной для него форме. Резкий тон радиограммы, подписанной профессором, охладил пыл энтузиастов, жаждущих новых приключений.
— Как пойдем? — спросил я Николая Ивановича —Через Тангар, а потом опять над этим чертовым перевалом, или, все-таки, через международный аэропорт?
— А, что? — сказал Жан Поль. —Нормально прошли, зачем такой крюк делать?
— Ничего себе, нормально! — возразил я. —Чуть не гробанулись на этом проклятом перевале!
— В авиации «чуть» не считается, — ответил Жан.
— Со стороны долины будет проще пройти, — сказал Николай Иванович, — если что, сможем и развернуться. По прогнозу погода должна быть нормальной, метеослужба никаких сюрпризов не обещает.
