— Будем идти так, как шли при сканировании местности, — говорил Николай Иванович, — только начнем поближе к точке входа в канал, вот отсюда.
Последние слова его заглушил рев винта — Рудольф прожигал свечи перед тем, как выключить двигатель. Рев винта стих, мотор остановился. И вот бортинженер, тяжело ступая по высыхающей росе, подошел к нам, и доложил:
— Самолет к полету готов!
— Тогда все грузимся и летим! — сказал Николай Иванович всем членам экспедиции.
Мы поднимались на борт нашего старого, верного самолета, с каким-то щемящим душу чувством, мы навсегда уходили из этого мира, затерянного в глубине веков.
Мотор взревел на взлетном режиме, рассекая пространство винтом, и самолет, покачиваясь на неровностях площадки, начал разбег.
«Мы не вернемся в этот мир,
Нам больше не встречать рассветы,
На развороте командир
Махнул крылом на землю эту.»
Вспомнились вдруг слова давно забытой песни. Да, в этот мир мы уже не вернемся, пройдя «врата времени», а вернемся ли в свой?
Набрав пятьсот метров над монастырем, я вел самолет в сторону долины Синей реки с небольшим снижением, по мере того, как уменьшалась высота рельефа местности, скользя, как на санках с горы, с двух с половиной тысяч метров. Вот и озеро, у которого мы совсем недавно ночевали, еще один хребет, гораздо ниже прежнего, и мы окажемся в долине.
Вот уже и долина Синей реки ушла под крыло, вот и показались земли свангов, а вот тот самый аэродром, на который собирался вернуться «Юнкерс -52» экспедиции СС, собирался, но не вернулся, обретя вечный покой в ущелье быстрой, горной речки. Осталась и палатка, и посадочные знаки, успевшие зарасти травой, но все же различимые с воздуха, остались и бочки с горючим, которым мы решили воспользоваться, все равно, здесь больше некому заправляться авиационным бензином.
Зайдя к третьему развороту, я посадил самолет, срулил с полосы, и подрулив поближе к бочкам, выключил двигатель. Не знаю, как немцы заправляли из бочек свой «Юнкерс», наверное, не ведрами, а нам, специально для заправки самолета в полевых условиях из различных емкостей, Рудольф Иванович соорудил компактный электронасос, располагавшийся прямо внутри шланга, обладающий довольно неплохой производительностью. Пополнив баки горючим с помощью этого устройства, уже через полчаса мы были готовы к полету.
— Ну, что? Все готовы? — спросил профессор, и посмотрев на Семенова, сказал:
— Теперь от тебя, Володя, многое будет зависеть.
— Не беспокойтесь, — ответил тот, — все будет нормально, я это чувствую.
— Только не … — начал было Жан Поль, но Николай Иванович пресек его:
— Молчи! Не говори больше ничего! Знаю, что ты хочешь сказать! Здесь твои шуточки ни к чему! Я тебе потом все объясню, дома!
— Да, ладно, — ответил Жан, ничуть не смутившись, — я ничего такого особенного и не хотел говорить, так, просто.
— Просто — не просто, а лучше тебе сейчас помолчать.
— Да, молчу, молчу.
Я внутренне усмехнулся, я понял, что хотел сказать Жан, и почему пресек его Николай Иванович. А сказать он хотел что-то вроде: «…только не думай о Джордано Бруно…» или нечто подобное. Это, как у Ходжи Насреддина — «не думай об обезьяне», о чем пробуешь не думать, о том и думаешь. Не зря наши предки не говорили меж собой о всяких неприятностях и темных силах, идя по опасной тропе. Но Володя был выше этого, он обладал техникой управления мыслью не хуже йогов, но сейчас шутки были действительно не уместны.
— Через пятнадцать минут после взлета мы окажемся в районе действия информационного канала, идти будем точно по схеме, как входили. Володя, готов? — спросил Николай Иванович.
— Готов, — ответил Семенов.
Мы взлетели, набрали заданную высоту, Николай Иванович указывал курс, направление разворота, отсчитывал время. Разворот — прямая, разворот — прямая, еще, еще, и еще. Семенов расслаблен, спокоен, руки на коленях, глаза полуприкрыты. У меня руки вспотели, впившись в штурвал, как у курсанта, впервые вылетевшего без инструктора, по лбу струится пот, хотя в кабине не жарко. Разворот — прямая, разворот — прямая, еще разворот — ничего не происходит. Николай Иванович продолжает отсчитывать время.
