Когда боль начала отступать, я обнаружил себя на дне, валяющимся в раздобревшем от дождя буро-коричневом ручье.
Снова звонко залаял пес, и я увидел, что он сидит в ногах лежащей навзничь Гертруды. Она была ослепительно-белым пятном среди черной земли. Я, шатаясь, поспешил к ней, упал на колени, с изумлением разглядывая светлую, без пятнышка сажи одежду, чистую кожу и мокрые пряди растрепавшихся волос.
Никаких ожогов. Никаких ран.
Белая колдунья спала, и ее грудь мерно вздымалась. Она была столь безмятежна и спокойна, что я лег с ней рядом, как пес, ожидая, когда Гера вернется из грез. И сам не заметил, как уснул.
Дождь все еще шел. Несколько редких капель упали мне на лицо, одна попала на губы и оказалась соленой, словно небо плакало морем.
Гертруда склонилась надо мной, по ее щекам текли слезы. Увидев, что я проснулся, радостно улыбнулась.
– Тихо, Синеглазый. Молчи.
Я подчинился, слушая быстрый наговор, который та шептала. С каждым ее словом боль покидала мою руку, холод разливался по лицу, и вот я уже мог дышать полной грудью, ощущая летнюю ночь, что властвовала сейчас над миром, пряча нас на дне безымянного оврага возле заброшенного монастыря.
– Надо поспать до утра, – попросила она.
Я почувствовал ее губы на своем лбу и снова заснул. Снился мне молот кузнеца, огненное дерево, растущее в мире, где земля до горизонта покрыта солью. Пугало гонялось за псом, а Проповедник хохотал, наблюдая за ними, и наигрывал на лютне «Тебя славим, Господи!», безбожно фальшивя из-за того, что пальцев на его правой руке больше не было.
Я проснулся, когда солнце уже было высоко, и Гера тут же оказалась рядом, решительно положив прохладную ладонь на мой лоб.
– Что-нибудь болит? – с тревогой спросила она, опередив меня с моими вопросами.
Я прислушался к себе.
– Чертовски чешется лицо.
– Частицы пороха и металла попали на кожу. Некоторые прожгли плоть до костей. Тебе очень повезло, что уцелели глаза.
Я хотел коснуться зудящего места, но она шикнула на меня.
– Все уже заживает. Останется несколько мелких шрамов, но основные последствия я убрала за ночь. Через две недели практически ничего не будет заметно.
– Спасибо, – поблагодарил я ее и только теперь понял, что правая рука крепко-накрепко привязана к телу и я не могу пошевелить ею. – Все так плохо?
Она нервно куснула губы.
– Слушай, перестань, – как можно мягче произнес я. – Я уже видел кусок мяса, который остался. Меня поздно пугать. Говори как есть. Я готов это принять. Знал ведь, на что шел.
– Здесь все не так хорошо, как с лицом, Людвиг, – осторожно произнесла Гера, не сводя с меня пронзительных и совершенно беспомощных глаз. – У тебя полностью раздроблена кисть, сломаны пальцы, порваны связки. Запястье тоже сломано, в предплечье застрял кусок металла. Кожа сожжена. Я восстановила все, что смогла. Вправила вывернутый большой палец. Безымянный висел на лоскуте кожи, мне удалось поставить его на место, и он уже приживается. Но вот мизинец… Его оторвало. Я не могу ничего с этим поделать. Прости.
Я глубоко вздохнул. Мизинец. Не вся рука, как мне приснилось.
– Всего лишь один из пяти. Ерунда.
– Ерунда?
– Некоторые стражи вообще живут без руки. Не слишком большая потеря. Главное, что ты жива.
Она невесело рассмеялась, села рядом:
– Должна пройти по меньшей мере неделя, прежде чем все срастется и я сниму колодки. И еще две, чтобы ты вновь смог пользоваться рукой в полную силу. Я сварю пару зелий, будешь пить каждый день.
Я кивнул, думая совсем о другом:
– Почему он нас не убил?
Ее лицо мгновенно стало злым.
– Он нас убил. Во всяком случае, так считает. У тебя в руках взорвалось оружие, словно в него забили бочонок пороха. За такое заклинание половина князей отдала бы большую часть своих сокровищ. Ты ему не интересен. Меня же… поглотило золотое пламя. И он уверен, что после такого не выживают. Ивойе больше нечего было здесь делать.
Она, видя, что я хочу сесть, помогла.
– Значит, ты нашла способ избежать огня?
– Нет. Не нашла. Меня спас твой подарок. – Гертруда показала костяное кольцо тонкой резьбы на своем безымянном пальце. – Воистину, можно только радоваться, что ты позвал меня замуж.
