Ключ нашелся, когда я во второй раз принялся перерывать содержимое ящика, в котором она хранила свое нижнее белье. Он был глубоко запрятан между трусиков, поэтому, чтобы обнаружить эту твердую медную мелкую штуковину, мне пришлось прощупать целую гору нежнейших и тончайших изделий из шелка и хлопка. Еще одна шутка. Сделать из меня похотливого братца, который роется в белье сестрички. Озабоченного — как она одобрительно называла всякого парня, кто смотрел ей вслед.
Я отомкнул замок. Открыл первую страницу. Потом вторую… в середине… в конце…
На всех трех сотнях страниц одно и то же:
Меня здесь нет.
Меня здесь нет.
Меня здесь нет.
Меня здесь нет.
Меня здесь нет.
Написано аккуратным почерком, неторопливо. Автопортрет, написанный словами и чернилами, настолько похожий на реальную Эш, насколько это возможно. Ее автобиография.
В то же мгновение запах в комнате стал вдвое интенсивнее. Он стал настолько невыносимым, что мне пришлось выбежать вон, чтобы не заблевать ковер.
Я успел добежать до ванной и согнулся над унитазом, когда все прошло. Но не успел я выпрямиться, как вдруг услышал это…
Звук капель, падающих из водопроводного крана в наполненную водой ванну.
«Игра в душе». От меня требовалось отдернуть занавеску и посмотреть, что там. Однако на этот раз там не будет ожидающей меня намыленной веревки с петлей на конце.
В этом больше нет смысла.
Тело, целиком погруженное в воду — ее поверхность спокойна, — только голова на краешке ванны. Моя мать. Обнаженная и пьяная, как в тот день, когда я нашел ее, вернувшись из школы.
Она открыла налитые кровью глаза и навела их на меня.
— Дэнни? — Ее рука легла на край ванны, однако у нее недостало сил, чтобы подняться.
— Да, это я, мама.
— Ты… тоже здесь?
— Да.
— Но почему? Что ты сделал?
— Я пришел, чтобы найти Эш.
— Ах, ну конечно, — кивнула она и неосторожно окунула нос в воду, так что ей пришлось хорошенько высморкаться, чтобы избавиться от нее. — Забавно, как тяжело думать о своих детях… что их время вышло, совсем как у нас. Это последнее, о чем хотела бы думать всякая мать.
— Никто не любит об этом думать.
— Естественно, с какой стати?
Она, как всегда, старалась изо всех сил. Это «естественно» и преувеличенно спокойная жестикуляция — попытка удержать под контролем свои мысли и слова. Как и в жизни, она делала это скорее для меня, чем для себя.
Я опустился на коврик у ванны, убрал ей с глаз прядку мокрых волос.
— Давай помогу тебе выбраться.
— Будь добр, — ответила она. — Не знаю, я, наверное, заснула…
— Бывает.
— Как ужасно! Сын не должен вынимать мать из…
— Все нормально, правда. Все хорошо.
В ответ она слабо улыбнулась. В ее взгляде читалась благодарность и глубокая печаль. Но и облегчение. Она долго находилась в полном одиночестве, таком безысходном, что эти слова сочувствия согрели ее, как первый глоток вина.
Значительно легче вынимать ее из ванны, имея силу тридцатидевятилетнего мужчины — не то что тогда, в возрасте десяти лет. Хотя и сейчас мне это удалось не без труда.
Усадив маму на коврик, я направился в комнату родителей, чтобы найти ей какую–нибудь одежду. И остановил свой выбор на легком воздушном платье, которое она всегда надевала в дни «генеральных уборок», то есть когда решала закончить пылесосить какую–то комнату или доделать какую–нибудь мелочь по хозяйству. Я помог ей поднять руки, и мы вместе облачили ее. Затем мама шлепнула ладонью по мокрому полу, приглашая меня сесть рядом. Я уселся напротив нее, прислонившись спиной к стене.
— Мама, ты видела, что тут произошло? — спросил я, кивнув на приоткрытую дверь, за которой виднелся разгромленный коридор.
— Ты уже видел. Ужасно. Я думала — это сон.
— Что это было?
— Я только слышала. Думаю, я пыталась сделать вид, что это — не здесь, так что не хотела смотреть. Но это было большим. Что бы это ни было. — Она помотала головой. Точно так же она делала, когда слышала в теленовостях сообщения о новой волне сокращений или плохой прогноз погоды на предстоящие выходные.
— Тут происходят странные вещи, Дэнни. Некоторые — более странные, чем другие.
— Папа тоже здесь, с тобой?
