Плафон разбился вдребезги, и я что есть силы ударил левой ногой по открытой газовой горелке, направляя струю пламени вниз, прямо на зверя. Огненный поток опалил запрокинутую морду волка, тот взвыл от боли, и, поджав хвост, дал дёру в переулок. Уже через минуту чудовище скрылось в конюшнях за старым Посольским театром.
Новость о волке, очевидно, облетела весь город со скоростью тюремной заразы. Отовсюду с улиц театрального квартала – из питейных заведений, мюзик-холлов, – стекались люди. Там были и праздные зеваки, и записные щёголи, и бесстрашные дебоширы, вооружившиеся чем успели – кривыми садовыми ножами, мясницкими топорами, короткими дубинками, налитыми свинцом. Вскоре маленький переулок затопила разъярённая рычащая толпа, люди размахивали горящими факелами, выкрикивали хвастливые угрозы. Ко входу в конюшни было уже не пробраться.
Стараясь не обжечься об открытое пламя газового фонаря, я зацепился за щит с афишей, повис и спрыгнул, легко приземлившись на мостовую. Несчастному привратнику, чьё безжизненное тело лежало передо мной в огромной луже крови, я уже ничем не мог помочь.
Я перешёл улицу и направился к переулку, который всё заполнялся и заполнялся. Уже прибыли полицейские – у них были сети и фонари. Следом подоспели пожарные – те тащили высокую лестницу. Ну и свистопляска, подумал я, выискивая подходящую водосточную трубу, чтобы взмыть над толпой, сюда бы ещё духовой оркестр да парочку циркачей – и уж точно можно ловить волка!
Словно услышав мои мысли, крупная женщина прямо передо мной обернулась, и я увидел на её мясистой, как свиной окорок, руке, ниже локтя, татуировку – русалку, которой надлежало бы побриться. Женщина была бледной, как лист тончайшей писчей бумаги. Казалось, даже на русалке лица не было. Она узнала меня и просияла. Я улыбнулся в ответ.
– Барнаби! – голос её дрожал. – Барнаби Граймс! Пришёл поглазеть на заварушку? Тут огромную тварь загнали в западню на старые Посольские конюшни. Другого выхода оттуда нет, только этот…
– Знаю, – ответил я. – Своими глазами видел – пять минут назад этот волк откусил голову привратнику у Альгамбры.
– А уж я что видела! – ахнула она. – В «Свином Ухе». Я поднялась разбудить Скальди Саль – ей надобно было срочно куда-то идти, а глупыха, конечно, проспала – и это исчадие ада было уже там, на чердаке, и тогда началось ужасное…
Она замолчала, при воспоминании о страшном происшествии глаза её налились слезами, а лицо сморщилось. Я вытащил носовой платок из кармана жилета и протянул ей. Она поднесла его к глазам и громко всхлипнула.
– Должно быть, с крыши влез в окно на чердак. Бешеный, право слово, бешеный! – потрясённо выдохнула она. Голос её был тих. – Метнулся, пронёсся мимо меня, вниз, по лестнице, прямо в бар, а глаза так и сверкают – жёлтые, злые!
Генриетта принялась обмахиваться мощной расписной рукой.
– Посетители сперва и не поняли, подумали – драка очередная, – продолжила она, снова всхлипывая. – А зверюга-то, когда сообразил, что ему не выбраться, – как помешался. Бросался на любого на пути. Старому Тому Бриндэлу вмиг горло перекусил. Потом Арнольду Селлерзу. Не увернуться парню было… – Она снова промокнула глаза. – Третьим стал молодой Альберт Томкинс. Такой славный был юноша… Настоящий джентль… Он перегородил твари дорогу, когда та хотела броситься на меня. Он меня спас…
Она не могла больше сдерживаться и разрыдалась.
– Я-то стояла на лестнице, застыла, как вкопанная, – таращусь во все глаза, будто в цирке представление показывают. Зверюга ко мне – а Альберт Томкинс – на него. – Слёзы лились у неё из глаз. – Растерзал Альберта… В эту тварь словно дьявол вселился. Кровища хлестала…
Я подождал, пока она успокоится, и лишь потом спросил:
– А что произошло дальше?
– Дальше… – голос Генриетты стал ровным и каким-то отрешённым. – Дальше эта тварь выбила окно в баре и убежала на улицу…
В тот же миг сквозь гул толпы я различил иной звук. Несомненно, его расслышал не только я, потому что в запруженном людьми переулке вдруг наступила тишина, и все глаза устремились на двери конюшен, из-за которых и доносился этот звук.
