Перепуганный Новгород приходил в себя. Где разбирали сгоревшие постройки, не забывая поживиться тем, что уцелело у еретиков на пожаре. Где стучали и звенели инструменты ремесленников. А где и лавки купеческие уже открылись: жить-то надо.
Но в тот день новгородцы работы бросили, хотя опричники и ездили по улицам, просили: не ходите к Волхову, дело там государево. Страшное там дело!
На казнях всегда было много зевак. Вот и сейчас пришлось из опричников живой забор городить, не подпуская любопытных горожан близко к местам казней.
Вспыхнули костры, растопив снег вокруг себя, открывая тёмную, как души казнимых, землю. Кого привязали к столбам колодезными цепями; кого нанизали на железные вертела, как свиные туши. Сладкий смрад горелой человечины растекался по Новгороду, и кто-то скривился в отвращении, а кто-то...
В толпе, среди галдящих, как на торгу, новгородцев, стоял мужчина, одетый в тёмное, как иноземный купец. Ноздри его носа чутко вздрагивали. Глаза купца были прикрыты веками. Возможно, чтобы никто не увидел странное зеленоватое сияние, исходившее от них.
Демон Риммон первые дни новгородского погрома был в гневе. Уничтожали его слуг и последователей, уничтожали сноровисто, умело и безжалостно. Потом же демон решил, что так, возможно, и лучше. Противопоставив злу — зло, царь Иван стал беззащитен против поднявшихся на него тёмных сил. И демон Риммон не хотел упустить такой удобный случай.
Удивительно, что на месте казни не было доверенного царского палача Малюты Скуратова.
Ему царь, как и говорил, нашёл иное дело. Узнав, о чём речь идёт, Малюта только перекрестился, в ужасе от того, в какую тайну оказался посвящён.
Малюта в Новгороде никого не убивал, его люди не врывались в дома еретиков, сворачивая створы ворот. По перечню, затверженному со слов царя (ничего не доверялось бумаге), он с дюжиной опричников ездил по дворам, выспрашивая у стариков да старух одно: где тот подкидыш, что уже как лет сорок был оставлен у ворот? Малюта говорил уверенно, будто бы точно знал, что подкидыш был. Выслушав очередную историю, что не было такого, в чём и крест поцеловать могут, Малюта благодарил и откланивался, оставляя владельцев дворов в счастливой истерике, что остались живы и не ограблены. Скуратов же вёл опричников к очередному нужному дому, и так весь день.
Малюта знал, кого и зачем ищет, но опричникам эти перемещения были непонятны, как и нам, читатель.
Среди казнимых был купец Фёдор Сырков, богатый, знаменитый на весь город торговец сукном. У него в подклетях опричники нашли при досмотре небрежно присыпанные землёй тела нескольких мальчиков. Из несчастных была до последней капли выпущена кровь, и купец отказался рассказать, ради чего совершил такое зверство.
Воздайте убийце сторицей, отберите у него то, что решился он сам забрать у другого. Смертная казнь — не варварство, но путь самозащиты народа от выродков. Так говорил государь опричникам. Так и делал.
Купца со связанными руками подтащили к перилам моста через Волхов. Лед ещё после заутрени был разбит, и в прорубях медленно колыхались в кровавой воде уже утопленные еретики.
Но Фёдора Сыркова не просто бросили головой вниз в смесь льда и человеческих тел. Зачем-то принесли ещё один канат, привязали конец к перилам, другой — к связанным ладоням. Решили поиграть, как кошка с мышкой, утопить не сразу? Царю Ивану смерть преступника в ледяной воде кажется недостаточно лютой?
Два дюжих опричника легко подняли дородного купца, перевалили его через перила, швырнули вниз, ногами вперёд. Каблуки сапог скользнули по чему-то мягкому, потянули хозяина на дно. Фёдор Сырков, цепляясь за жизнь, схватил, что было сил, воздуха в лёгкие. И начал медленно опускаться вниз, во тьму своего последнего приюта.
Вдруг — рывок за руки, ещё и ещё. Больно!
Тело купца выгнулось дугой, поплыло обратно. Почувствовав, как мороз обжигает мокрое лицо, Сырков жадно вдохнул носом воздух и, проглотив успевшую попасть в ноздри воду, закашлялся.
— Видел ли ад, купец?
Фёдор Сырков неуклюже повернулся на краю полыньи, посмотрел наверх, на мост.
