— Или боишься, что убьют меня? — прищурил правый глаз Иван Васильевич. — Я же стольких Колычевых казнить приказал. И он вот, тоже... Колычев... Ты же мне смерти желать должен, боярин!
Короткий взгляд на мертвеца. Царь моргнул и отвернулся.
— Тебе присягал, государь. Тебе и верен буду. А смерти твоей — боюсь, царевич Иван молод ещё на троне сидеть. Да и о новгородских убийцах забывать не стоит...
— Едем, — поморщился Иван Васильевич.
Пригладил ладонью заиндевевшую бороду, обернулся к игумену.
— Митрополита похоронить с честью. Проверю! Не сам, так иных пришлю.
Малюта Скуратов, так и не выпустивший тела из рук, передал мертвеца на попечение монахов.
— Как же это? — почти как царёв палач, спросил небеса игумен.
— Может, угорел? — предположил Малюта. — Натоплено там сверх меры. Сердце, может, и не выдержало...
Перекрестившись, опричник побежал за уже тронувшимися санями, вскочил на запятки.
Монахи молча смотрели вслед удаляющемуся царскому поезду, змеившемуся прочь от обители.
Истинный змей — метнулся, убил, теперь вот прячется обратно, в укрытие, к себе подобным.
Кто же поверит россказням Малюты, что опальный митрополит сам умер, угаром удавленный?
Верно, палач царский и удавил, подушкой, к примеру, или шапкой собственной. Мог ли старик сопротивляться этакому медведю?
Иван же Васильевич, сидя в санях, уносящих его прочь от монастыря, размышлял об ином.
Вот оно, знамение, которого ожидал. Оказалось, не благословение оклеветанного митрополита было нужно, но его прощение. А уж Господь нашёл, как показать помазаннику Своему, что тот на верном пути.
До похода на Новгород, до Твери, с месяц назад, царь вызвал князя Владимира Старицкого к себе, в Александрову слободу. Встретил его ещё на подъезде, на ямской заставе. Владимир Андреевич, пышущий здоровьем, уверенный в себе, приехал верхом со свитой. Небрежно бросив поводья царскому конюшему, подошёл к Ивану Васильевичу, намеренно ни на кого иного не обращая внимания, поклонился коротко.
На правах родственника расцеловал, по обычаю, в обе щеки.
Иван Васильевич и сейчас чувствовал, как запылала кожа. Как крикнул он тогда, срывая голос на визг, не сдерживаясь, не думая, как и что подумают вокруг:
— Знаешь, брат, а поцелуй-то — Иудин!
Владимир Андреевич отшатнулся, как от удара. Взглянув в глаза царя, понял — он всё знает.
Иуда предал Царя Небесного и удавился в тоске. Ты, князь, предал царя земного. Вот и решай, что делать...
Князь Старицкий, не простившись, вскочил на коня, которого даже не успели обтереть после долгой дороги, рванул поводья...
Вечером сообщили, что князя больше нет. Умер.
Ивану Васильевичу донесли по секрету, что он принял яд. Тот самый. Заготовленный для царя.
По грехам, как говорится, и воздаяние.
Теперь же искупать грех свой придётся целому городу. Да какому — Новгороду Великому, одному из красивейших и богатейших городов русских!
Иван Васильевич хорошо знал цену своему воинству. Знал, что, несмотря на монашеские порядки, заведённые в Александровой слободе, многие опричники остались жестокими и корыстолюбивыми — иноческие рясы не меняют душу. Понимал, какой страшный погром уготовил новгородцам, сколько из них лишатся не то что имущества (то дело наживное), но головы, а она лишь у Змея Горыныча вновь отрастать умеет.
Страшный, но необходимый выбор: спасать или тело, или душу. Сразу всё — нельзя, слишком поздно. Стоили ли несколько десятков лет мирского благополучия вечных мук в аду? Или, претерпев мучения, души согрешивших новгородцев вознесутся на небо, к ангелам, в рай, славя Господа и милость Его, простившего грешников не знаемо уж в какой раз ?
Для царя выбора не было. Помазанник Божий, он правил волей Его.
После смерти человек, сказывали царю, окажется перед огненной рекой. Михаил, Архангел Грозной Смерти, перевозит душу через пламенный поток на суд Господа. Как помочь грешнику, спасти его от вечных мук?
Смертию смерть поправ...
Гибель от руки царя или его воинов очищала. Надо было претерпеть и очиститься от греха. Надо!
Царь Иван Васильевич собирался устроить в Новгороде ад на земле, чтобы уберечь горожан от ада подземного.
