Наверное, ему уже доложили о том, что произошло во дворе конака. И если это не испугало его, то, по всякой вероятности, разгневало вторжение; хотя бы тень недовольства должна была омрачить его скуластое, до бровей заросшее бородой лицо, а оно излучало дружелюбие и радость, как будто среди своих телохранителей, слуг и чиновников визирь меньше других догадывался, каким образом этот посланный из столицы мубашир очутился в святая святых конака. Перед поездкой Юсеф-паша разузнал, что местный визирь был известен как храбрый воин, человек хотя и простоватый, грубый и сварливый, но при всем при этом прямой и открытый. Не слишком полагаясь слуху о последнем, Юсеф-паша решил проявить осторожность, чтобы не нарваться на коварство, и сейчас, слушая искусную вязь приветствий визиря и умело отвечая на них, радовался, что не обманулся в своих подозрениях.
Трижды хозяин предложил Юсефу-паше занять почетное место и трижды получил от гостя отказ. Наконец оба устроились друг против друга на низеньких лавчонках, предназначенных совсем не для таких людей. Лавчонки стояли в противоположных концах комнаты; разговаривая, им приходилось повышать голос, а дрожащее пламя свечей не позволяло вглядеться в лицо. Слуги принялись расставлять подносы, уставленные яствами, напитками и чашечками с дымящимся кофе, и Юсеф-паша не остановил их. Не успели они покончить с подношениями, а визирь уже поинтересовался, сколько у мубашира людей и как они разместились на ночлег, но вопрос его ни к кому конкретно не адресовался, поэтому паша поспешил сам ответить на него:
— Не беспокойся, визирь. Распорядится лучше нас…
Абди-эфенди тоже открыл рот, чтобы помочь своему господину, но, услышав столь туманные слова паши, бесшумно отступил назад, так и не проронив ни слова.
Гость не торопился объяснять цель своего приезда, а хозяин не спешил с расспросами. Визирь нисколько не сомневался, что ночной приход этот не сулит ему добра, однако все еще не верил, что он грозит ему бедой. Сорокапятилетний рубеж он перешагнул человеком физически крепким, властным и очень богатым; даже просторный халат не мог скрыть огромной животной силы его мускулистого тела, и сила эта сопротивлялась и не могла согласиться, что все хорошее, …и прочное погубит этот уже начавший сутулиться столичный паша; наверное, его сверстник, имя которого ничего не говорило ему и который наверняка был баловнем двора и пользовался покровительством могущественного сановника. Визирю казалось, что, если бы он располагал временем, ему удалось бы справиться с посланцем падишаха: если не выбить разящее лезвие из его рук, то хотя бы притупить его. Разбойническое вторжение лишило его возможности маневрировать, изворачиваться, тянуть время и хитрить, да и паша понимал, что в этой ситуации им не оставалось ничего другого, кроме как в этот поздний час сойтись в единоборстве подобно двум баранам. Ночная стража конака была немногочисленной, но отлично обученной, за стеной стояли наготове еще восемь телохранителей-арнаутов, ждавших сигнала Абди-эфенди, чтобы ворваться в приемную. Что ж, паша сам напросился на такую встречу. Отступать поздно, они с пашой столкнулись на узком мостике, и оба одинаково рисковали свалиться в бездну.
Насильственное вторжение не предвещало ничего хорошего, но визирь решил до конца скрывать свой гнев, досадуя на то, что допустил промах и позволил застать себя врасплох, но не думал об этом, ибо что сделано, то сделано, и изменить сделанное никто не в силах. Человек многоопытный, он прекрасно знал, что в политике, как и в битвах, свершенное имеет гораздо бо́льший вес, чем все традиции, законы и представления о справедливости. Свершенное — каким бы оно ни было — само по себе становится законным и справедливым, вопрос лишь в том, кто одержит верх. Да, что сто́ит годами устанавливавшийся им порядок и даже сам высокий сан визиря перед тем простым фактом, что паша сидел напротив и так и не придвинул к себе угощенье, не поднес к губам стоявшую перед ним чашку кофе. И визирь не выразил своего возмущения не только потому, что хитрил, но и по той причине, что, справившись с первой вспышкой гнева, в глубине души уже смирился перед свершившимся. Сила всегда права. Сила есть проявление воли Аллаха, иначе она не была бы силой.
