Затянутое перламутрово-розовыми кружевами тучек, клонилось к закату солнце, над холмом гасли в безветрии полохи, на мгновение озарявшие жемчужные гирлянды облаков, а на востоке небо готовилось облачиться в ночную рубашку. Стоя на площадке пятиугольной башни, воздвигнутой на краю вершины, Юсеф-паша окинул взглядом все то, что с прошлой ночи покорилось его деснице. Отсюда был виден весь холм — хребет его тянулся полумесяцем, один рог которого спускался прямо в реку. «Да, сам аллах пометил эту благословенную для правоверных землю», — подумал Юсеф-паша, и в сердце его шевельнулась радость, что он узрел знак, предвещавший удачу и победу.
Эмир, служитель веры и толкователь ее законов, один из немногих избранных в империи, он с детства обнаружил в себе дар свыше — разгадывать божественные знаки, сулившие успех или невзгоды, и трепетно верил в него. То, что в столице считали его невероятной удачливостью, на самом деле было даром всевышнего, который Юсеф-паша обогатил внутренним зрением. Добром и злом распоряжался всевышний, но всевышний оставил ничтожных слуг своих действовать по своему усмотрению, хотя направление этих действий определял заранее, как предначертал заранее всё, что было, и всё, что будет. Поэтому он иногда посылал правоверным напутствующие знаки и возвышал отдельных своих слуг до их понимания, как возвысил Юсефа-пашу. И хотя Юсеф-паша был благодарен всевышнему за свое избранничество, за то, что сам аллах бдит над тем, чтоб он не сбился с предначертанного ему пути, как ни гордился своим умением разгадывать предзнаменования, он старался не переступить черты божественного знания, дабы не разгневать всевышнего своеволием. Видя очередной знак, он тут же начинал шептать слова смиренной молитвы, известные ему из сур священной книги, всецело предаваясь воле того, от кого зависела его сила. И сейчас, всматриваясь в изогнутый полумесяцем холм и завершая день согласно закону и по велению сердца сделанному выбору, Юсеф-паша промолвил: «Хвала проницательности аллаха!»
Драгоценным был этот холм, но невежественные, бестолковые и грешные правоверные чуть было не упустили его из своих рук, повымирали здесь, от чего холм смогло захватить многочисленное стадо неверных. И дабы он не превратился в землю войны, Юсеф-паша прибыл в город на холме, чтобы вступить в войну не только с чужими, но и со своими.
Так понял он приказ, и так велела ему душа.
Столицу он покинул в сопровождении шестидесяти двух всадников, без гарема и без обоза. Когда вчера в сумерках они приблизились к городу и в неровном свете увидели темневшую впереди громаду холма, Давуд-ага, поравнявшись с его кобылой, предложил Юсефу-паше разбить стан на берегу реки, отдохнуть и смыть с себя дорожную пыль, а на рассвете со свежими силами и с благословения всевышнего захватить конак. Не торопясь с ответом, Юсеф-паша натянул поводья, и кобыла под ним встала.
— Сделаем остановку, чтобы привести себя в порядок и подкрепиться, — наконец промолвил он. — Ночь впереди длинная. И времени тебе хватит, Давуд-ага. — Паша просунул руку под накидку и, достав небольшую серебряную пластинку, протянул ее собеседнику. — Сними оружие, оставь только кинжал! Разыщешь начальника войска сердара Элхаджа Йомера, покажешь ему это, — паша вскинул руку, — и скажешь: «Юсеф-паша пожаловал в гости… Шума не поднимать». Встретите нас на той стороне.
Как всегда, Давуд-ага точно исполнил его приказ. Из темноты вынырнули трое — начальник отряда янычар Элхадж Йомер явился на встречу в сопровождении телохранителя.
— Священный фирман, — вместо приветствия сказал Юсеф-паша, протянув вперед руку с зажатым в ней свитком.
Сердар молча склонился, словно намеревался почтительно прижаться челом к свитку, но Юсеф-паша быстро отдернул руку, и приказ исчез в складках его одежды.
Через несколько минут сеймены — стражники спешились у подножия холма и, не переговариваясь, принялись карабкаться по крутому склону. Вокруг не светилось ни одного огонька, нигде не слышалась перекличка стражи, город тонул во мраке и казался заброшенным и необитаемым.
