Гук де ла Фэ выругался про себя. Ловко подсадив девочку в седло перед собой, он галопом помчался в Фермули, пока Франсуа де Шазерон высматривал свою жертву с западной башни Монгерля.
Прискакав, он не обнаружил ни малейшего следа старушки. Она словно испарилась. Лишь неоконченное вязание валялось на полу перед очагом. Он было подумал, что его опередил Франсуа де Шазерон, но быстро отказался от этой мысли. Тот был слишком занят наказанием Изабо, чтобы заниматься ее родней.
На его вопросы Альбери отвечала презрительной улыбкой, будто была хранительницей неприкосновенной тайны. Гук де ла Фэ не стал настаивать. Во всяком случае бабушке не угрожала опасность. Он был в этом уверен. Сейчас нужно было спасать сиротку.
Изабо не смогла бы сказать, в какой момент она почувствовала холод. Это случилось вдруг. Ей неожиданно стало больно, очень больно. Она приподняла голову. Среди черных туч, собирающихся пролиться над Овернью, холодно улыбалась полная луна.
Изабо осознала, что лежит ничком в грязи у ручья, за стеной замка. Вспоминались ей лишь жестокие глаза Франсуа, когда он с рычанием насиловал ее. Именно эта боль и привела ее в чувство. В тот же момент зигзаг молнии прочертил грозовое небо, на мгновение высветив отверстие пещеры в склоне горы. И сразу же на ее раны хлынул ливень, словно смывая нанесенные телу оскорбления. Ей еще казалось, что вся она разбита, поломана, что на ней не осталось живого места. Но это уже не имело значения.
В то время как пальцы ее цеплялись за грязную землю, подтаскивая тело к убежищу, одно слово принесло ей облегчение: месть, месть.
Когда послышался дикий вой, Франсуа де Шазерон, которого ливень загнал внутрь башни, выскочил наружу и попытался что-нибудь рассмотреть в темноте, но увидел только деревья, раскачивающиеся под натиском разыгравшегося урагана.
Он вернулся, испытывая радость от удовлетворенной похоти. Завтра же он уедет в Воллор. Он провел рукой по намокшей одежде, и глаза его широко раскрылись от изумления. На ладони среди каштановых волос Изабо, печальных следов его жестокости, выделялись серые волчьи шерстинки.
Можно было подумать, что вся темень всосалась в водоворот, сопровождаемый треском, стонами, грохотом воды и ударов. Будто нужно было, чтобы не осталось ничего целого, прочного на этой земле, которую в течение долгих недель поливал дождь.
К вечерней службе ветер усилился, и ночь безмятежно нацепила несколько звездочек на свой плащ. Потом их закрыли тучи, тогда уже ничто не осмелилось препятствовать проявлению гнева Всемогущего.
Волки укрылись в норе, в недоступном месте горы близ Тьера, и ни один молящийся не мог поднять головы от своих четок, вздрагивая всем нутром при каждом ударе грома.
Гроза разразилась в одну из ночей октября 1515 года несколько недель спустя после битвы при Маниньяне, в которой молодой король Франции Франциск I одержал победу над герцогом Миланским.
— Тяните! Да тяните же, черт бы вас побрал! — горячился Гук де ла Фэ.
Поплевав на огрубевшие ладони, он бросился помогать вилланам и лесорубам, изо всех сил тянувшим толстый пеньковый канат, обмотанный вокруг дерева, надеясь сдвинуть с места исполинский ствол. Два десятка местных здоровяков надрывались с самого рассвета, очищая крыши, вспоротые ветками или целыми деревьями. Но этот колосс остался еще от предыдущей бури. Старый многовековой дуб свалился на одну из башен замка Воллор, с оглушительным грохотом безжалостно сметя кровлю и все, что на ней было. Только для того чтобы обрубить все ветви почтенного старца, понадобился целый день, и теперь замок походил на развалины с наискось торчащим из них гигантским колом. И для освобождения строения требовалось выпрямить ствол и оттащить его метров на тридцать.
Гук де ла Фэ выругался и вновь взялся за канат под обеспокоенными взглядами обитателей замка, молящихся о ниспослании сил труженикам в этой неравной борьбе.
— Поддается, мессир, клянусь Богом! — сквозь сжатые зубы прохрипел один из геркулесов, на виске которого набухла голубая пульсирующая вена.
— Тяните! Тяните! — неистовствовал Гук с багровым от напряжения лицом. Глаза его пощипывало от обильного пота.
