— Вы писали об этом в своих письмах, но, право же, верилось с трудом, пока я не увидел вас. Вы ослепительны.
— Чего не скажешь о вас, отец мой. У вас такой усталый вид, утомленный, вы так похудели.
— Увы, — уронил он. — Зима оказалась невыносимой для моей приближающейся старости, а тут еще…
Он душераздирающе вздохнул, но все-таки выудил из своей памяти приветливую улыбку.
— Вы, должно быть, очень проголодались. Я распоряжусь подать вам что-нибудь. Вам известно, что для путников у нас всегда найдутся кров и еда, и никто не будет задавать лишних вопросов. Устав нашего ордена весьма строг.
— Очень хорошо, отец мой. Не отвергая вашего гостеприимства, я считала бы своим долгом побыстрее уладить дело, приведшее меня сюда.
— Да, да, конечно, я предупрежу Альбери.
— Я могла бы сама пойти туда, — возразила Изабо, направляясь к проходу, которым воспользовалась в прошлый раз, когда убегала.
Настоятель криком остановил ее:
— Нет!
Изабо озабоченно посмотрела на него. На лбу аббата выступили капельки пота. Он взял ее за руку и уже спокойнее сказал:
— Жаль будет, если вы испортите платье в грязи подземелья. Перекусите и отдохните. Тем временем ваша сестра придет сюда. Тогда и поговорим…
— Будь по-вашему, отец мой! Вы всегда были предупредительны ко мне.
Она позволила проводить себя в столовую, но ей было не по себе, и она не смогла бы указать причину этого. Может быть, устала с дороги, а может, тревожилась из-за предстоящей встречи с дочерью? Во всяком случае, Изабо решила подкрепиться, она и в самом деле была голодна.
Сестры долго обнимались, потом рассматривали друг друга в кабинете аббата, куда Антуан привел Изабо. Под глазами Альбери были темные круги, и она натянуто улыбалась, делая комплименты старшей по поводу цвета ее лица, нахваливая ее прическу и платье.
Но чувство тревожного беспокойства росло в Изабо, и наконец она не выдержала:
— Вы оба что-то скрываете от меня.
Тягостное молчание воцарилось в комнате. Никто не решался начать. Изабо стукнула кулачком по столу, и Альбери вздрогнула.
— Может, мне самой отправиться в Воллор, чтобы узнать правду?
— Нет необходимости, сестра. Сядь, я все тебе расскажу.
Антуан де Колонь передвинул по полу стулья, скрипнувшие в тишине. Изабо слышала, как сильно стучит ее сердце. Ей хотелось спросить о дочери, но она не осмеливалась.
Альбери откашлялась, прочищая горло, а Бертилла уселась прямо на полу подле Изабо, сунула ручонку в ее руку, как бы оказывая моральную поддержку.
Альбери поведала о зиме, о первой неудавшейся попытке убить Франсуа де Шазерона. Говорила о вмешательстве Гука, его связи с Антуанеттой, о ее беременности. Рассказала о решении Франсуа уединиться до весны в Воллоре и о второй попытке Лоралины, однако умолчала о появлении Филиппуса и ребенке, которого Лоралина понесла от него. Достаточно было и того, что она призналась Изабо в их бессилии. Изабо внутренне трясло, и она лишь крепче сжимала ручонку не произносившей ни слова Бертиллы.
А еще Альбери рассказала о презрительном отношении Франсуа, о его торге с Лоралиной: жизнь в обмен на золото. А вот что произошло потом, это ей действительно неизвестно. Следующей ночью, после того как мертвенно-бледный Франсуа де Шазерон заперся в своей комнате, она проникла в темницу. В ней никого не оказалось. Лаз был открыт, а цепь одиноко свисала со стены. Одежда Лоралины валялась на полу, разорванная волчьими зубами. Она обнаружила на полу пустой флакончик и мертвого младенца, о нем она опять-таки умолчала. Произошло все это ровно месяц тому назад. С тех пор она ждала, надеялась, но ей не верилось, что Лоралина еще жива. В ту ночь исчез и Ситар, и, несмотря на все усилия, ей не удалось найти никаких следов ни его, ни девушки.
Изабо закрыла руками лицо и зарыдала. Альбери и аббат беспомощно переглянулись. Он, как и Изабо, не знал о существовании Филиппуса, который только что принял решение уехать. В этот самый час он, сломленный и побежденный, укладывал свои вещи в одной из гостиниц Тьера. Он потребовал отдать ему дочь, но Альбери убедила его в том, что, хотя Антуанетта-Мари и выжила, но была слишком слабенькой. Смена кормилицы окажется для нее роковой. Так что Филиппус сдался.
