Таким образом, иррациональные элементы в нацистской философии существуют, говоря политическим языком, благодаря необходимости заручиться поддержкой той части населения, у которой больше нет никакого raison d'etre (средство или смысл к существованию (франц.), в то время как относительно разумные элементы привносят промышленники и военные. Первые элементы – «иррациональные», потому что едва ли возможна ситуация, когда мелкие торговцы, например, смогут реализовывать свои надежды, и фантастические верования – это их единственное прибежище от безысходности. Per contra (напротив (лат,), надежды промышленников и военных могут быть реализованы фашистскими методами и едва ли каким-либо другим путем. Тот факт, что их надежды могут осуществиться только через разрушение цивилизации, делает их не просто иррациональными, но сатанинскими. Эти люди составляют лучшую, с интеллектуальной точки зрения, и худшую, с моральной точки зрения, часть данного движения; остальные, ослепленные блеском славы, героизма и самопожертвования, становятся невосприимчивыми к своим настоящим интересам и, охваченные эмоциями, позволяют использовать себя для достижения чужих целей. Такова психопатология нацизма.
Я беседовал с промышленниками и военными, поддерживающими фашизм как разумное учение, но их здравомыслие весьма относительно. Тиссен полагает, что посредством нацистского движения он может уничтожить социализм и одновременно невероятно расширить свой рынок сбыта. Однако сейчас, кажется, нет достаточных оснований полагать, что он прав, так же как думать, что были правы его предшественники в 1914 г. Ему нужно раздуть немецкую самоуверенность и националистические чувства до очень опасной степени, наиболее возможным результатом чего будет еще одна неудачная война. Даже начальный огромный успех не принес бы окончательной победы; сегодня, как и двадцать лет назад, немецкое правительство забывает о существовании Америки.
Есть один очень важный элемент, говорящий против нацизма, хотя он может рассматриваться как поддержка реакции, – я имею в виду организованную религию. Философия движения, получившего наивысшее выражение в нацизме, является в некотором смысле логическим развитием протестантизма. Этика Фихте и Карлейля – кальвинистская, и у Мадзини, который всю свою жизнь находился в состоянии оппозиции к Риму, была совершенно лютеровская вера в непогрешимость индивидуального сознания. Ницше страстно верил в ценность индивида и считал, что герой не должен подчиняться власти; в этом он развивал протестантский дух бунта. Можно было бы ожидать, что протестантская Церковь поддержит нацистское движение, и до определенной степени она так и сделала. Но во всех пунктах, общих для протестантизма и католицизма, оно противоречит новой философии. Ницше – явный антихристианин, и по прочтении сочинений Хьюстона Чемберлена создается впечатление, что христианство – это деградировавший предрассудок, появившийся среди полукровок-космополитов Востока. Отказ от смирения, любви к ближнему, кротости противоречит учению Госпела; и антисемитизм, как теоретический, так и практический, с трудом согласуется с религией еврейского происхождения. По этим причинам нацизм и христианство вряд ли будут друзьями, и вполне вероятно, что их антагонизм может привести к падению нацизма.
Существует еще одна причина, по которой современный культ безумия, будь то в Германии или еще где-нибудь, несовместим с традиционной формой христианства. Вдохновленное иудаизмом, христианство приняло понятие Истины, связанное с добродетелью Веры. Понятие и добродетель уцелели, подвергнувшись «искреннему сомнению», и, как все христианские добродетели, сохранились среди викторианских атеистов. Но постепенно влияние скептицизма и рекламы сделало безнадежным делом поиски истины, но очень выгодным – защиту лжи. Интеллектуальная честность, таким образом, была уничтожена. Гитлер, объясняя нацистскую программу, говорит:
«Национальное государство смотрит на науку, как на средство увеличения национальной гордости. Именно с этой точки зрения должна преподаваться не только мировая история, но и история цивилизации. Изобретатель должен быть великим не просто как изобретатель, но даже более – как соотечественник. Восхищение любым великим деянием должно совмещаться с гордостью, потому что его успешный создатель – это представитель нашей собственной нации. Мы должны выделять величайших из массы великих имен в немецкой истории и ставить их в пример молодежи таким впечатляющим образом, чтобы они смогли стать опорой непоколебимых националистических чувств».
