– Что?
– Ты слышал о Парламенте религий мира?
– Конечно. – Лэнгдон с большим энтузиазмом принимал любые попытки наладить межконфессиональный диалог.
– В этом году, – сказал Кирш, – Парламент собрался в окрестностях Барселоны, в часе езды от моего дома, в монастыре Монтсеррат.
Знаменитое место, подумал Лэнгдон. Много лет назад он был на той горе.
– Я узнал, что они заседают почти в то самое время, когда я планировал объявить о своем открытии, и подумал…
– …что это знак Божий?
Кирш улыбнулся:
– Что-то вроде того. Словом, я связался с ними.
– Ты выступал перед всем Парламентом? – удивленно воскликнул Лэнгдон.
– Что ты! Это слишком опасно. Я не хотел допустить утечки информации раньше времени. Поэтому встретился только с тремя – с представителями христианства, ислама и иудаизма. У нас состоялся конфиденциальный разговор в монастырской библиотеке.
– В библиотеке? – удивился Лэнгдон. – Но туда же никого не допускают.
– Ну, я сказал, что нужно найти безопасное место – никаких телефонов, видеокамер, посторонних. Они выбрали библиотеку. Перед тем как все рассказать, я попросил их пообещать, что они будут держать услышанное в секрете. Они обещали. Так что, кроме них, о моем открытии никто не знает.
– Интересно. И как они отреагировали на твои слова?
– Понимаешь, – смущенно ответил Кирш, – похоже, я не очень хорошо все преподнес. Ты же знаешь, Роберт, я склонен увлекаться, и вообще дипломатия – не мой конек.
Лэнгдон улыбнулся:
– Знаю, поговаривают, что тебе не мешало бы пройти групповую психотерапию, – с улыбкой сказал Лэнгдон. Как, впрочем, и Стиву Джобсу, и многим другим гениям.
– Короче, со свойственной мне прямотой я начал разговор с того, что выложил им всю правду: религия – это форма массового заблуждения, и как ученый я не могу понять, почему миллиарды разумных людей верят непонятно во что и позволяют собой руководить непонятно кому. Тогда они спросили: зачем же я пришел говорить «непонятно с кем»? На что я ответил просто: пришел посмотреть, как они отреагируют на мое открытие. Мне важно знать, как оно будет воспринято в религиозных кругах.
– Очень дипломатично, – усмехнулся Лэнгдон. – Ты же знаешь: иногда простота хуже воровства. А прямота – не самая лучшая политика.
Кирш небрежно отмахнулся:
– Всем давным-давно известно, что я думаю о религии. Я считал, они оценят мою прямоту. Как бы то ни было, я рассказал о своем открытии и подробно объяснил, как оно все изменит. Показал на смартфоне видео, на мой взгляд, довольно впечатляющее. Они не проронили ни слова.
– Но хоть что-то они должны были сказать? – Лэнгдону становилось все интереснее, что же такое открыл Кирш.
– Я надеялся на обсуждение, но католик, епископ, не дал двум другим и слова сказать. И посоветовал мне не обнародовать открытие. На что я ответил, что обнародую его через месяц.
– Но ты же собираешься это сделать сегодня.
– Именно. Но я не хотел, чтобы они запаниковали и попытались сорвать мне презентацию.
– А если они узнают, что презентация сегодня? – спросил Лэнгдон.
– Думаю, не обрадуются. Особенно один из них. – Кирш пристально смотрел на Лэнгдона. – Священник, который устроил нашу встречу. Епископ Антонио Вальдеспино. Ты знаешь, кто это?
Лэнгдон задумался.
– Он из Мадрида?
– Именно, – утвердительно кивнул Кирш.
Не самый подходящий слушатель для лекции Кирша по радикальному атеизму, подумал Лэнгдон. Испанские католики считают Вальдеспино своим духовным лидером, он отличается крайним консерватизмом и имеет сильное влияние на испанского короля.
– В этом году он председательствовал в Парламенте, – сказал Кирш. – Я предложил ему встретиться. Он согласился, и я попросил, чтобы он пригласил представителей ислама и иудаизма.
Лампы на потолке снова померкли.
Кирш тяжело вздохнул и заговорил еще тише:
– Роберт, я вот что хотел у тебя спросить до начала презентации. Как ты думаешь, епископ Вальдеспино опасен?
– Опасен? – удивился Лэнгдон. – В каком смысле?
– То, что я ему показал, несет угрозу для существования его мира. Поэтому я спрашиваю тебя: может ли от него исходить угроза для моей жизни?
Лэнгдон решительно замотал головой.
