Они молча стояли внутри огромной металлической спирали.
Я хочу посоветоваться… От этого зависит моя жизнь.
Слова Эдмонда тяжело повисли в воздухе. Лэнгдон видел испуг в глазах друга.
– Эдмонд, что происходит? С тобой все в порядке?
Свет в зале снова потускнел, но сейчас Эдмонд не обратил на это внимания.
– У меня был замечательный год, Роберт. – Эдмонд говорил почти шепотом. – Я работал над главным проектом, который заложил основы моего великого открытия.
– Прекрасно.
Кирш кивнул:
– Это правда прекрасно. Ты не представляешь, как мне не терпится поделиться с миром своим открытием. Оно совершит настоящий переворот в умах. Без преувеличения: эффект будет не меньший, чем от революции Коперника.
Лэнгдон поначалу подумал, что Эдмонд шутит, но выражение лица друга было абсолютно серьезным. Революция Коперника? Эдмонд никогда не отличался скромностью. Но всему есть предел. Николай Коперник – отец гелиоцентрической системы. Он доказал, что планеты вращаются вокруг Солнца, а не наоборот. Это привело к настоящей научной революции в шестнадцатом веке и упразднило традиционное учение церкви о том, что Земля, на которой живет человечество, находится в центре Божьего мира. Церковь еще три века отрицала и порицала учение Коперника, но ничего не смогла поделать: картина мира стала иной.
– Смотрю, тебе не нравится Коперник, – сказал Эдмонд. – Может, тогда Дарвин?
Лэнгдон улыбнулся:
– Один другого не лучше.
– Хорошо. Скажи: какие два главных вопроса задает себе человечество на протяжении всей истории?
Лэнгдон задумался.
– Ну, наверное: «Как все началось?» и «Откуда мы появились?».
– Верно, это все один вопрос – первый. А второй логически вытекает из первого, только не «откуда мы появились», а…
– «Куда мы идем?»
– Именно. Эти две тайны лежат в основе человеческого опыта. Откуда мы? И что нас ждет? Происхождение человека и его предназначение, судьба. – Эдмонд испытующе смотрел на Лэнгдона. – Так вот, Роберт. Я… Я нашел очень простые ответы на эти вопросы.
Лэнгдона потрясли слова Эдмонда. Даже невозможно представить, что из этого следует.
– Я… правда не знаю, что и сказать.
– Ничего не надо говорить. У нас еще будет время все подробно обсудить – после презентации. Сейчас меня волнует другое: оборотная сторона всего этого, побочный эффект моего открытия.
– Ты боишься каких-то последствий?
– Еще как боюсь. Ответив на два главных вопроса, я вступил в прямой конфликт с традиционными учениями, освященными тысячелетней историей. Происхождение человека и его судьба – исконная вотчина религии. Я вторгся на чужую территорию. Увы, адептам любой религии мира не понравится то, что я скажу.
– Теперь понятно, – кивнул Лэнгдон, – почему год назад в бостонском ресторане ты два часа кряду выносил мне мозг религиозными вопросами.
– Совершенно верно. И если ты помнишь, я пообещал: еще на нашем веку все религиозные мифы будут окончательно развеяны наукой.
Да, такое не забывается. Дерзкие слова Кирша до сих пор звучали в ушах Лэнгдона.
– Помню. Но я возразил тебе, Эдмонд. Религия в течение тысячелетий пережила не одно научное открытие, и она играет очень важную роль в обществе. Конечно, религия менялась и будет меняться, но никогда не умрет.
– Точно. А я тебе сказал тогда, Роберт: цель моей жизни – с помощью научных истин победить религиозный миф.
– Сильно сказано.
– И тогда, Роберт, ты дал мне совет. Если когда-нибудь я открою «научную истину», которая будет противоречить религиозной доктрине или даже подрывать ее, имеет смысл поговорить с серьезными религиозными деятелями, и они объяснят мне, что наука и религия говорят об одном и том же, только на разных языках.
– Все правильно. Ученые и священники часто используют разные слова, чтобы описать одни и те же тайны вселенной. Конфликт скорее семантический, чем метафизический.
– Я последовал твоему совету, – продолжил Кирш. – И проконсультировался с духовными лидерами по поводу своего открытия.
