* * *
Не знаю, сразу ли я очнулся. Во всяком случае, я все еще стоял на подоконнике, когда способность мылить и чувствовать вернулась ко мне. В первый миг я испытал удивление и отчасти разочарование — неужели полет в ничто мне привиделся? Но уже в следующую секунду, неловко обернувшись, я с ужасом и восторгом воззрился на незнакомую, погруженную в полумрак, комнату.
Не уделив никакого внимания моему понятному ошеломлению, Дон спокойно спрыгнул на пол и прошел куда-то вглубь помещения. Я же, пребывая в неком подобии транса, спустился с подоконника и принялся жадно всматриваться во тьму. Вскоре я уже мог различить малейшие детали — мой спутник неторопливо зажигал многочисленные свечи в роскошных бронзовых канделябрах, расставленных по углам и украшающих собою столы… И вот, спустя несколько минут, передо мною в дрожащем призрачном свете предстал огромный зал с каменными стенами, гладким полом, составленным из мраморных плит, старинной тяжелой мебелью, обитой красным деревом и пурпурным шелком… Здесь пахло чем-то густым и сладким, и этот тягучим аромат только усиливал гнетущее чувство нереальности происходящего.
Я негромко выругался. Дон коротко взглянул на меня, в его чуть раскосых с зеленым отблеском глазах вспыхнуло мрачное недовольство.
— Что тебя так удивляет? — холодно осведомился мой провожатый.
Я невольно развеселился:
— Что? Списком перечислять?
— Можешь и списком, — пожал он плечами и перешел к очередному канделябру. Просторный зал постепенно наполнялся мягким приглушенным светом. Сколько же тут свечей?!
— Хорошо, как пожелаешь! — я старался держаться с таким же ледяным спокойствием, как этот поразительный господин, однако в голосе против воли прорывалась горькая ирония — верный признак скрываемого волнения. — Я упускаю то обстоятельство, каким образом я вообще умудрился выпрыгнуть в окно одной комнаты и очутиться на подоконнике другой… этот факт, несомненно, легко объясним! Но эта комната… да ее и комнатой можно назвать с большой натяжкой! Скорее — дворцовая палата! Откуда она взялась в нашем современном урбанизированном мире?!
Дон остановился у длинной полки, на которой покоились толстые тома в потрепанных кожаных переплетах с золотым тиснением на корешках, и задумчиво взглянул на меня. Уголки его тонких бескровных губ тронула едва заметная улыбка.
— Ключевое прилагательное в твоей фразе — НАШЕМ! — последнее слово он произнес с нажимом. — Откуда ты взял, что этот мир — твой? Тот, к которому ты привык?
— Да, действительно… — пробормотал я несколько раздраженно. — И с чего бы я это взял?
Я прошелся по зале, стараясь казаться непринужденным и расслабленным, — и, судя по насмешливому взгляду Дона, нисколько в этом начинании не преуспев. Чтобы нарушить гнетущую тишину, с деланной беззаботностью заметил, неопределенно взмахнув рукой:
— Подумать только, оказывается, канделябры могут освещать вполне неплохо!
— Вообще-то освещают не сами канделябры, а вставленные в них свечи, — с усмешкой поправил он, внимательно следя за каждым моим жестом, что изрядно меня нервировало.
— Да, да, — согласно покивал я, хотя проблема освещенности заботила меня в данное мгновение меньше всего на свете.
Дон после минутной паузы сказал:
— Продолжая тему твоего и моего миров. Взгляни на свою одежду!
Я с недоумением опустил взгляд, рассчитывая увидеть родную кожаную куртку, но вместо этого обнаружил что-то наподобие темно-болотного бархатного пиджака, расшитого серебряного нитями и украшенного стразами. Никогда в жизни я не вышел бы в подобном одеянии на улицу! Охнув, я схватился за кружевной ворот белоснежной блузы и вслух застонал:
— Что ты со мной сотворил?! Я не хочу в этом ходить!
— Здесь так принято, — равнодушно обронил Дон. — И лично я ничего не творил. Творит сама реальность, подстраивая окружение под себя. Ты не можешь быть в моем мире таким, как в своем. Понимаешь?
— Нет! — зло возразил я. — Ты-то остался прежним!
Он с улыбкой взглянул на собственный длинный черный плащ и легко пояснил:
— Я специально одеваюсь таким образом, чтобы оставаться своим в любом мире. Мне, знаешь ли, приходится много путешествовать!
