Он положил трубку, которую до сих пор держал возле уха, не обращая внимания на короткие гудки, звонко пульсирующие из ее динамика, и не спеша побрел на кухню. Уселся на свое прежнее место. Стив Литлрок тем временем уже успел сменить на боевом посту Холли Уильямс и теперь из приемника доносились строчки бессмертного хита восьмидесятых «Я тебя расцелую, ты так и знай».
— Куски дерьма, а не журналисты работают в этой убогой газетенке, — зло буркнул Гарри, не особо переживая на предмет того, что его через приоткрытое кухонное окно может кто-нибудь услышать и подумать, что он сегодня либо много выпил, либо просто начал медленно выживать из ума. И это еще огромный вопрос, каков из этих двоих вариантов был бы для него сейчас хуже. — Я бы их всех расстрелял без суда и следствия. Особенно ту рыженькую, которая постоянно печатает прогноз погоды на неделю вперед на самой последней странице.
Из улицы вдруг начал доноситься истошный собачий лай.
— Это пес отморозка Робсона, — поджав губы и закатив от разочарования глаза, произнес Гарри, словно объясняя кому-то, кто вместе с ним присутствует сейчас в этой комнате, что происходит вокруг. — Давно тебя не было слышно, жалкая псина. Аж со вчерашнего вечера ты молчал, а теперь вот вдруг подал голос. Но ничего, я и до тебя доберусь. Вот только улажу кое-какие формальности — назовем это так — с газетой. У меня где-то припрятано две таблетки изониазида, и имей в виду, что кусок колбасы я смогу купить тебе в любой момент. На этот счет можешь не беспокоиться.
Он громко отрыгнул и прикрыл глаза. Как ему показалось, всего лишь на секунду. Но этого вполне хватило для того, чтобы он увидел сон.
Кто-то однажды сказал ему, что если человек с возрастом перестает помнить свои сны, то он определенно стареет. Не то, чтобы Гарри до конца поверил во все это, но, как бы там ни было, маленькое зернышко разочарования в связи со стремительно проходящей мимо него его же жизнью в сознание мистера Мэтетта посажено было.
Как мог сейчас вспомнить Гарри, последний свой сон, который ему удалось запомнить, случился пять лет назад. Как раз в тот день, когда они с Полли праздновали очередную годовщину свадьбы, и когда он (едва ли не в последний раз в своей жизни) пребывал в приподнятом настроении.
— Представляешь, мне сегодня наконец-то приснился сон, — радостно сообщил Гарри своей жене, войдя утром на кухню и дежурно чмокнув ее в щёчку. — Ну не чудо ли все это?
Полли обернулась к нему вполоборота и, не отрываясь от своего занятия (посуду она мыла исправно по два раза на дню), радостно произнесла:
— Думаю, за это надо выпить. Уже второй повод на сегодня.
Гарри плеснул себе в стакан немного апельсинового сока и уселся на кухонный стул с высокой спинкой.
— Такого не случалось уже очень давно, — несколько отстраненно проговорил он. — Вот только приснился сущий бред, но да ладно с этим.
— Поделишься им со своей любимой женой? — Полли оставила грязные тарелки и теперь уже полностью обернулась к мужу. Прядь ее шикарных каштановых волос упала на глаза.
— Легко, — улыбнувшись, ответил Гарри. — Снился мне какой-то мальчик. Навскидку, примерно двенадцати лет от роду. Весь помятый такой, не причесанный, в грязной, местами изорванной одежде. Снится, будто иду я мимо огромного продуктового магазина с большущей стеклянной витриной, а у входа, съежившись то ли от холода, то ли, быть может от болей в желудке, стоит этот самый мальчик. Как только я равняюсь с ним, он протягивает вперед свою трясущуюся ручонку, и тихо-тихо, почти что шепотом, говорит мне: «Мистер, купите покушать. Мама пьет, отец пьет, а я и сестренка голодаем».
— Ужас, — вставила Полли. — И что было дальше?
— Я поворачиваюсь к нему и зачем-то долго на него смотрю, — Гарри отпил немного сока. — Затем вытаскиваю из нагрудного кармана своей рубашки помятую двадцатку и протягиваю ее ему.
«Вот, возьми, — говорю. — Купи себе чего-нибудь. И о сестренке не забудь».
— Ты молодец, — констатировала Полли. Сняла с рук резиновые перчатки и забросила их в раковину к грязной посуде. Подошла к Гарри поближе. — Я горжусь тобой, сладенький.
