— Пойдемте теперь в палату, — сказала она.
Я одела Азмира, а потом укутала в одеяло, оставив его маленькие ручки свободными. Когда мы вернулись в палату, в воздухе витал аппетитный запах гренок. Положив Азмира в кроватку, я услышала за спиной голос:
— Что бы вы хотели на завтрак, дорогая?
— Можно мне гренок и чаю, пожалуйста?
Женщина кивнула и улыбнулась мне.
— Конечно. Может, какой-нибудь каши? Вы, должно быть, умираете с голоду.
Я забралась в постель.
— Так и есть. Можно кукурузных хлопьев?
Я подтащила к себе поднос с высокими краями, и женщина разложила на нем мой завтрак. Я почувствовала укол ностальгии, осознав, что после ухода из детского дома мне еще ни разу не подавали завтрак. Ничего особенного, но это так много для меня значило.
Женщина, разносившая еду, положила на поднос маленькую карточку и ручку.
— Отметьте, что бы вы хотели на обед, а я потом заберу карточку.
Я проглядывала меню, пока ела, и отметила картошку в «мундире» и салат, а на десерт выбрала тертый яблочный пирог и заварной крем. У меня потекли слюнки от одних названий. Я сто лет такого не ела!
— Терпеть не могу больничную еду, — прервала ход моих мыслей Джулия.
— М-м, — неопределенно отозвалась я, но в душе была уверена, что мне все очень понравится. Отличная замена пище, к которой мне пришлось привыкнуть.
Покончив с завтраком, я переставила на тумбочку поднос и поправила подушки, чтобы лечь ровно. Азмир крепко спал, я устала, поэтому накрылась одеялами и стала вспоминать, как за мной ухаживали, когда я была младше, о тетушке Пегги, добрейшей и милейшей женщине из всех, кого я знала, о том, какой заботой и вниманием она всегда окружала меня, пока я жила в детском доме. Я поклялась быть такой, как она. Поклялась, что Азмир вырастет, зная любовь и чувствуя себя защищенным. Другими словами, что я не буду такой, как моя мать. Я почувствовала в себе силы, которых не было раньше: их источником были Азмир, моя любовь к нему и потребность его защищать. Улыбаясь сыну, мирно посапывавшему в кроватке, я быстро уснула.
Два следующих дня прошли замечательно. Я занималась тем же, что и в первый день: просыпалась, принимала душ, кормила Азмира, ела и спала. Иногда мы разговаривали с Джулией, иногда я читала журналы, а иногда просто любовалась своим прекрасным сыном.
На третий день после обеда, как раз закончив менять Азмиру пеленки и положив его обратно в кроватку, я услышала за спиной голос Тары:
— Что ты делаешь?
Я мгновенно повернулась и увидела сестру, стоящую в ногах кровати. Джулия купала свою дочку, поэтому мы были одни в комнате. Я улыбнулась сестре, обрадовавшись, что кто-то наконец пришел меня проведать.
— Только что поменяла ему подгузник. Он не спит, хочешь взглянуть на него?
Я ожидала, что Тара ответит «да», и уже начала поворачиваться, чтобы взять Азмира, но она сказала только:
— Кто-нибудь расспрашивал о ребенке?
Я выпрямилась, улыбка сползла с губ.
— Что ты имеешь в виду?
Я думала, что сестра обрадуется, увидев моего малыша.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — грубо бросила Тара. — Кто-нибудь спрашивал, где его отец?
Я нахмурилась.
— Нет. А с чего бы им спрашивать?
И тут Тара повернулась ко мне спиной и пошла прочь. Я смотрела вслед сестре. Она не спросила, как дела у меня и у ребенка, сколько он весит, можно ли его подержать, и даже не поинтересовалась, нужно ли мне что-нибудь. Однако не успела я сдвинуться с места, как Тара вернулась в палату.
— Медсестры сказали, что тебя выписывают через два дня, — сказала она, и теперь я слышала резкую, стальную нотку в ее голосе. — Я приеду за тобой в обеденное время.
С этими словами Тара вышла из комнаты. На этот раз она не вернулась.
Когда наступил день моей выписки, пришлось спросить у медсестры, можно ли взять одежду, которая была на Азмире, потому что мне больше не во что было его одеть. Я также спросила, можно ли оставить одно из одеялец.
Медсестра сочувственно на меня посмотрела.
— Вообще-то это не положено, но в вашем случае мы сделаем исключение.
— Спасибо, — поблагодарила я, хотя для меня было загадкой, что такого особенного в «моем случае».
