Несколько дней назад я убирала в кухне после ужина, когда Ханиф и мать поучали Тару.
— Когда мы приведем тебя на первый этаж, ты не должна поднимать взгляд или улыбаться, — сказала мать.
— Нельзя, чтобы люди подумали, будто ты рада оставить родительский дом, — добавила Ханиф.
— Когда настанет время уходить, ты должна расплакаться и обнять всех нас, — продолжила мать. — Ты не должна выглядеть счастливой, иначе гости могут подумать, будто мы плохо с тобой обращались и ты рада уйти отсюда.
— Имам прибыл! — прокричал с порога Манц, и Ханиф повернулась ко мне.
— Принеси мне из кухни стул, — потребовала она. — Скорей!
Я притащила кухонный стул, который поставили рядом со стулом Тары, и на него сел пожилой человек, одетый в белый шальвар-камиз и черный жилет. Он наклонился к Таре и принялся говорить что-то — слишком тихо, и гости не могли разобрать слова. Тара старательно повторяла все, что говорил имам, а потом он встал и направился в гостиную. Стул передали мне, поручив отдать его Манцу, который ждал у входа в другую комнату.
Когда имам вошел в гостиную следом за Манцем, я заглянула туда и увидела Башира. Тот был одет в зеленый костюм, заметно нервничал и внимательно слушал бормотание имама. Мне хотелось посмотреть, что будет дальше, но мать крикнула из кухни, чтобы я пришла помочь ей подавать угощение.
Она вручила мне несколько бумажных тарелок.
— Пойди отнеси каждому по тарелке. Возьми еще пакет с вилками и тоже раздай их гостям.
Женщины сидели на полу. Я пошла по кругу, подсчитывая, сколько раздала тарелок и вилок. Мне не верилось, что в комнате находятся двадцать семь женщин и десять детей, ведь обычно мы с матерью с трудом в ней помещались.
В кухне на столешнице дымились чаши с рисом.
— Чего ждешь? Подавай гостям рис!
Следом пошли восхитительно пахнущие миски мясного карри и салата, от одного взгляда на которые у меня текли слюнки.
Подав гостям все необходимое, я вернулась в кухню и обнаружила, что мать и Ханиф едят. «Это хорошо», — подумала я, потому что у меня в желудке урчало.
— А теперь отнеси тарелки и всю эту еду мужчинам в другую комнату, — сказала Ханиф, указывая на еще одну гору мисок и тарелок.
Снова хождение туда-сюда и никакой надежды на чью-либо помощь. Когда я делала последнюю ходку в кухню, Тара поманила меня рукой.
— Принеси мне чего-нибудь поесть, — потребовала она. — Я умираю с голоду.
Я наполнила тарелку сестры и вернулась в кухню в ожидании новых указаний, но, к своему удивлению, услышала от Ханиф:
— Поешь быстренько чего-нибудь. Потом можешь убрать тарелки.
Я положила себе еды и осмотрелась в поисках чего-нибудь, на что можно было сесть. Ханиф и мать заняли единственные оставшиеся в кухне стулья, поэтому я устроилась на полу в уголке. Я щедро зачерпнула карри и замерла, положив его в рот: вкус был восхитительным. Возможно, оттого что готовила не я. Я уже не помнила, когда в последний раз ела чужую стряпню. Я с жадностью проглотила содержимое тарелки и тут же положила добавки.
Едва я успела доесть, как Ханиф вручила мне пакет и бумажные миски.
— А теперь убери тарелки, — сказала она, — и раздай эти маленькие мисочки для сладкого риса.
Я принялась собирать тарелки в гостиной.
— А сладкий рис будет? — поинтересовалась какая-то женщина.
— Сейчас принесу, — ответила я. — Но не могли бы вы, пожалуйста, подержать эти миски, пока я уберу тарелки?
Женщина с дружелюбной улыбкой взяла у меня мисочки. Я убрала грязную посуду и пошла в кухню за ложками и сладким рисом. Когда я вернулась, леди взяла у меня рис и поставила его на белую скатерть на полу. Потом она ласково погладила меня по щеке.
— Жаль, что мои дочери не такие трудолюбивые, как ты.
В кои-то веки я почувствовала, что мой труд ценят, и расплылась в радостной улыбке.
А в кухне мать с Ханиф стояли над кастрюлями и обсуждали, что делать с остатками.
— Хочешь сладкого риса? — спросила мать. Я кивнула. — Тогда возьми миску и поешь.
Я ела быстро, надеясь, что меня вскоре отпустят спать. Волнение и постоянная беготня по дому в течение дня истощили меня. Но нет.
— Когда закончишь, — сказала мать, — убери миски в обеих комнатах.
