Процесс - страница 97

Он долго так лежал, и это действительно было отдыхом. Хотя и в это время он тоже думал, но — в темноте и без помех. Охотнее всего он думал о Титорелли. Титорелли сидит на стуле, а К. стоит перед ним на коленях, гладит его руки и ублажает его всеми доступными способами. Титорелли знает, чего К. добивается, но делает вид, будто он этого не знает, и этим немного мучает К. Но К., со своей стороны, знает, что в конце концов всего добьется, потому что Титорелли легкомысленный, легко поддающийся уговорам человек без строгого чувства долга, и ему даже не понятно, как суд вообще мог связаться с таким человеком. К. знает: если где-нибудь и возможен прорыв, то только здесь. Его не смущает бесстыдная улыбка Титорелли, которую тот, подняв голову, обращает в пустоту, он настаивает на своей просьбе, и его поглаживающие руки доходят до самых щек Титорелли. Он не слишком старается, он почти небрежен, он растягивает удовольствие, он уверен в успехе. Как просто обмануть этот суд! Наконец, словно подчиняясь какому-то закону природы, Титорелли нагибается к нему, и его дружески, медленно прикрываемые глаза показывают, что он готов исполнить просьбу; протягивается рука и крепко пожимает К. руку. К. поднимается, он, естественно, немного ликует, но Титорелли не допускает более никаких ликований, он обнимает К. и, убегая, увлекает К. за собой. Они уже в здании суда и бегут по лестницам, но не все время вверх, а то вверх, то вниз, не затрачивая никаких усилий, легко, как легкая лодка по волнам. И как раз когда К., глядя на свои ноги, приходит к выводу, что этот чудный способ передвижения уже не может принадлежать его прежней низменной жизни, как раз в этот момент над его опущенной головой свершается превращение. Свет, который прежде падал сзади, вдруг меняется и ослепительно вспыхивает спереди. К. поднимает голову, Титорелли кивает ему и поворачивает назад. К. вновь в коридоре здания суда, но все теперь спокойнее и проще. Никаких бросающихся в глаза деталей, К. окидывает все одним взглядом, освобождается от Титорелли и идет своим путем. На К. теперь новое длинное темное платье, он ощущает его приятное тепло и его тяжесть. Он знает, что с ним произошло, но еще не хочет себе в этом признаться: он слишком этим счастлив. В каком-то из коридоров, в углу, там, где в одной стене распахнуто высокое окно, он находит на какой-то куче хлама свою старую одежду: черный пиджак, брюки в тонкую полоску и разостланную сверху рубашку с трепещущими рукавами.

Однажды утром К. почувствовал себя намного более свежим и готовым к сопротивлению, чем обычно. О суде он почти не думал, но если мысль о нем и приходила ему в голову, то ему казалось, что каким-то — разумеется, тайным, лишь в темноте, на ощупь отыскиваемым — приемом эту необозримо огромную организацию можно легко ухватить, вырвать и размозжить. Такое необычное состояние даже подвигло К. на то, чтобы пригласить заместителя директора зайти к нему в кабинет для совместного обсуждения одного давно уже назревшего делового вопроса. В подобных случаях заместитель директора всегда вел себя так, словно его отношения с К. не претерпели за последние месяцы ни малейших изменений. Так же, как и в прежние времена их постоянного соперничества с К., он спокойно приходил, спокойно выслушивал рассуждения К., выказывая мелкими фамильярными и даже товарищескими замечаниями свое участие, и единственное, что смущало в нем К., но в чем нельзя было усмотреть никакого умысла, было то, что он не позволял себе ни на что отвлекаться от основного делового вопроса и был готов разбирать дело буквально до самых последних его корней, в то время как мысли К. сразу же начинали разбегаться во все стороны от такого образцового исполнения долга, вынуждая К. почти без сопротивления уступать само дело заместителю директора. Один раз дошло даже до того, что К. уже только в конце успел заметить, как заместитель директора вдруг встал и молча вернулся к себе в кабинет. К. не знал, что произошло; обсуждение могло просто уже закончиться, но точно так же могло быть, что заместитель директора прервал его из-за того, что К. невольно его оскорбил, или сказал какую-то глупость, или заместитель окончательно убедился в том, что К. его не слушает и занят посторонними вещами. Могло быть даже и так, что К. принял какое-то смехотворное решение или что заместитель директора вытянул его из К. и теперь побежал его реализовывать во вред К. Больше, однако, к этому вопросу не возвращались, К. не хотел о нем вспоминать, а заместитель директора держался отчужденно; впрочем, никаких видимых последствий пока что не проявлялось. Но это происшествие К. во всяком случае не испугало, и едва только появлялся подходящий повод, как он — если чувствовал себя хоть сколько-нибудь сносно — уже стоял перед дверью кабинета заместителя директора с намерением зайти к нему или пригласить его к себе. На то, чтобы прятаться от него, как он это делал раньше, у К. больше не было времени. Он уже не надеялся на какой-то скорый решительный успех, который разом освободит его от всех забот и автоматически восстановит старые отношения с заместителем директора. К. понял, что уступать сейчас нельзя: если он отступит — чего, может быть, требовало фактическое положение дел, — то возникнет опасность, что он, может статься, никогда уже больше не продвинется вперед. Заместитель директора не должен пребывать в уверенности, что с К. покончено, он не должен спокойно сидеть с этой уверенностью в своем кабинете, он должен беспокоиться. Он должен как можно чаще узнавать, что К. жив и, как все живое, однажды может удивить его своими новыми способностями, пусть даже сегодня он отнюдь не выглядит опасным. Правда, иногда К. говорил себе, что этим методом он борется только лишь за свою честь, потому что какая могла быть польза от того, что он раз за разом проявлял в этих противостояниях с заместителем директора свою слабость, укреплял в нем сознание силы и давал ему возможность следить за состоянием дел и принимать свои меры в точном соответствии с текущими обстоятельствами? Но К. совершенно не мог изменить своего поведения, он поддавался самообманам, он иногда бывал просто убежден, что именно сейчас без всяких опасений может померяться с заместителем директора, самый горький опыт ничему не мог его научить, он верил, что то, чего ему не удалось достигнуть в десяти попытках, он возьмет с одиннадцатой, хотя все кончались совершенно одинаково не в его пользу. Приходя в себя после очередной такой встречи, измотанный, в поту, с пустой головой, он уже не знал, что его понесло в этот раз к заместителю директора, что это было, надежда или отчаяние, но в следующий раз это уже совершенно однозначно была только надежда, — только с ней его и несло к двери заместителя директора.