— То есть страж обманул человека, — сразу же сказал К., которого эта история очень сильно заинтересовала.
— Не будь слишком поспешен, — сказал священник, — и не принимай чужих мнений, не проверив их. Я рассказал тебе эту историю дословно, так, как она написана. О каком-то обмане в ней ничего не говорится.
— Но это же ясно, — сказал К., — и твое первое толкование было совершенно правильным. Этот страж сделал свое спасительное сообщение, когда оно уже не могло помочь человеку.
— Его раньше не спрашивали, — сказал священник, — и учти, что он всего лишь страж и как таковой он исполнил свой долг.
— Почему ты считаешь, что он исполнил свой долг? — спросил К. — Он его не исполнил. Его долг, по-видимому, состоял в том, чтобы не допустить к Закону никого из чужих, но того человека, для которого этот вход предназначался, он должен был допустить.
— Ты недостаточно уважаешь букву Закона и переделываешь историю, — сказал священник. — История содержит два важных разъяснения стража о допуске к Закону, одно в начале и одно в конце. В одном случае он говорит, что сейчас допустить его не может, а в другом: этот вход предназначался только для тебя. Если бы между двумя этими разъяснениями имелось противоречие, тогда ты был бы прав, и страж обманул бы человека. Но противоречия нет. Напротив, первое разъяснение даже содержит намек на второе. Тут почти что можно было бы сказать, что страж, когда он говорит человеку о возможности допустить его впоследствии, выходит за рамки того, что предписывает ему долг. В тот момент его долг, как представляется, заключался лишь в том, чтобы не допустить человека к Закону; и действительно, многие комментаторы удивляются тому, что страж вообще делает этот намек, поскольку он, судя по всему, любит точность и строго блюдет свою службу. Он долгие годы не покидает свой пост и закрывает врата только в самом конце, он очень ясно осознает свое служебное значение, поскольку говорит: «У меня длинные руки», он уважает субординацию, поскольку говорит: «Я всего лишь младший страж», он не болтлив, поскольку вопросы, которые он задает все эти долгие годы, он, как сказано, задает «равнодушно», он не продажен, поскольку о подарке он говорит: «Я беру это только для того, чтобы ты не думал, что ты что-то упустил», когда речь идет об исполнении долга, его нельзя ни разжалобить, ни разозлить, поскольку о человеке сказано: «Он утомляет стража своими просьбами», наконец, и его внешность указывает на педантичный характер: крупный острый нос и длинная редкая черная татарская борода. Можно ли представить стража, более верного своему долгу? Однако в характере стража присутствуют еще и другие черты, наличие которых весьма благоприятно для просящего допуск и каким-то образом объясняет, как мог этот страж все-таки выйти за рамки своего долга в том намеке на некую будущую возможность. А именно не приходится отрицать, что страж Закона несколько ограничен и, в связи с этим, несколько чванлив. И даже если его высказывания о его длинных руках, и о длинных руках других стражей Закона, и об их даже для него невыносимом виде, — даже если все эти высказывания сами по себе и справедливы, то манера, в которой он делает эти высказывания, по-моему, все-таки показывает, что его ограниченность и надменность мешают ясности взгляда. Комментаторы по этому поводу говорят: «Верный взгляд на вещи и превратное понимание этих же вещей не являются полностью взаимоисключающими». Но, во всяком случае, нужно признать, что его ограниченность и надменность, даже если они, может быть, и очень слабо выражены, тем не менее ослабляют охрану входа и являются недостатками в характере стража. Сюда надо прибавить и то, что этот страж в силу наклонностей своей натуры выглядит дружелюбным и отнюдь не всегда выступает как должностное лицо. Буквально в первое же мгновение он начинает шутить шутки, предлагая человеку войти, переступив через остающийся в силе недвусмысленный запрет, далее, он не только не прогоняет его, но, как сказано, дает ему скамеечку и разрешение присесть сбоку перед вратами. Терпение, с которым он все эти годы переносит просьбы человека, маленькие допросы, принятие подарков, великодушие, с которым он допускает, что человек рядом с ним громко проклинает несчастные обстоятельства, поставившие здесь стража, — все это позволяет говорить о присущем ему чувстве сострадания. Не всякий страж вел бы себя таким образом. И, наконец, он же еще низко нагибается к человеку, откликаясь на его кивок и предоставляя ему возможность задать последний вопрос. Только когда он говорит: «Ты какой-то ненасытный», в его словах выражается легкое нетерпение, поскольку он ведь знает, что все уже кончено. В такого рода комментариях некоторые заходят и еще дальше, полагая, что слова «ты какой-то ненасытный» выражают своего рода дружеское восхищение, не свободное, впрочем, от снисходительности. Как бы там ни было, фигура стража выглядит здесь иначе, чем ты ее себе представляешь.
