К. затравленно смотрел на него сбоку. Заместитель директора, однако, совсем этого не замечал, а если и замечал, то это его только ободряло; он несколько раз громко засмеялся, один раз остроумным возражением привел фабриканта в явное замешательство, из которого, впрочем, тут же сам его и вывел, сделав при этом упрек самому себе, и, наконец, пригласил фабриканта перейти к нему в кабинет, где они смогут довести это дело до конца.
— Это очень серьезное дело, — сказал он фабриканту, — я это прекрасно понимаю. И господин прокурист, — даже при этом упоминании он обращался, собственно, только к фабриканту, — несомненно, будет доволен, если мы это дело у него заберем. Оно требует, чтобы его спокойно обдумали. А он сегодня, кажется, очень перегружен делами, и кое-какие люди ждут в его приемной уже часами.
У К. еще хватило самообладания на то, чтобы отвернуться от заместителя директора и адресовать любезную, хотя и несколько застывшую улыбку только фабриканту; более он ни во что не вмешивался, стоял, слегка наклонившись вперед и упершись руками в стол, словно какой-нибудь продавец за прилавком, и смотрел, как эти двое господ, не прекращая беседы, собрали со стола бумаги и затем исчезли за дверью дирекции. Уже в дверях фабрикант обернулся, и сказал, что он пока не прощается и, естественно, сообщит господину прокуристу об успехах переговоров, а кроме того, имеет для него еще одно маленькое сообщение.
Наконец К. остался один. Он даже и не подумал впускать еще какого-то нового клиента, ничего не чувствуя, кроме смутной отрады от мысли, что люди там, за дверью, полагают, будто он еще ведет переговоры с этим фабрикантом, и по этой причине никому, даже его секретарю, нельзя к нему входить. Он подошел к окну, уселся на подоконник, взявшись одной рукой за задвижку, и стал смотреть вниз на площадь. По-прежнему падал снег, еще даже не посветлело.
Он долго просидел так, не зная, что, собственно, его тревожит, только время от времени бросал немного испуганный взгляд через плечо на дверь в приемную, когда ему мерещилось, что он слышит там какой-то шорох. Но поскольку никто не входил, он успокоился, пошел к умывальнику, умылся холодной водой и с посвежевшей головой возвратился снова на свое место у окна. Это решение взять защиту в свои руки казалось ему теперь более серьезным, чем он представлял себе поначалу. Пока он перекладывал защиту на адвоката, он все-таки еще оставался, в сущности, мало вовлеченным в процесс, он наблюдал за ним издали, и непосредственно рука процесса едва ли могла до него дотянуться, он мог в любой момент заглянуть внутрь и посмотреть, как обстоят его дела, но мог также и в любой момент убрать оттуда голову. Напротив, теперь, если он сам будет вести свою защиту, он должен будет — по крайней мере, в данный момент — целиком и полностью предать себя суду; результатом этого, конечно, должно будет стать впоследствии полное и окончательное освобождение, но, чтобы его добиться, он пока что в любом случае должен подвергнуть себя куда большей опасности, чем раньше. Если у него и были на этот счет какие-то сомнения, то сегодняшняя встреча с заместителем директора и фабрикантом была убедительным доказательством от противного. Как он сидел тут, совершенно оглушенный уже одним только своим решением защищаться самостоятельно! Что же тогда будет дальше? Тяжелые ему предстоят дни. Найдет ли он тропинку, которая приведет его сквозь все это к хорошему концу? Не означает ли тщательная защита — а всякая иная просто бессмысленна, — не означает ли тщательная защита в то же время и необходимость по возможности отрешиться от всего остального? Сможет ли он благополучно пережить это? И как он сможет осуществить это в банке? Тут ведь речь не о заявлении, для которого может понадобиться отпуск, хотя именно сейчас просить об отпуске было бы очень рискованным делом, — речь же обо всем процессе, продолжительность которого необозрима. Какое все-таки неожиданное препятствие возникло неизвестно откуда на жизненном пути К.!
И он будет сейчас работать тут, в банке? Он взглянул в направлении письменного стола. Он сейчас запустит клиентов и будет вести с ними переговоры? В то время, когда его процесс катится все дальше, в то время, когда наверху, на чердаке, чиновники суда сидят над материалами его процесса, он будет заниматься делами банка? Разве это не было похоже на одобренную судом пытку, которая была связана с процессом и сопровождала его? И разве при оценке его работы в банке кому-нибудь придет в голову учитывать его особое положение?
