Любовь – обоюдоострый меч. Она делает мужчину в один момент сильным, но уже в другой – слабым. В двенадцать лет он почувствовал себя могущественным. Стремление оберегать поселилось в его сердце в тот самый момент, когда он впервые взял в руки кричащий сверток, и осталось там навсегда. В тот же день он увидел слабость своего отца, человека, которого привык считать неуязвимым. Смерть матери изменила отца, почти сломила его. Таковы были первые уроки любви, усвоенные им. С тех пор он старался соблюдать осторожность.
До сих пор он ни разу не влюблялся. Связь с женщиной может быть в высшей степени приятной и без любви. Он не принесет свою любовь в дар дочери султана. Соблюдая осторожность, можно избежать «сладкой» ловушки и обойтись без любовных терзаний.
Она целовала Дмитрия. С этой мыслью Эви проснулась утром. Вторая мысль была еще приятнее. Он целовал ее в ответ. Она лежала неподвижно, вспоминая, чем закончился вечер: их губы слились в поцелуе, тела прижались друг к другу. Она хотела его. Это было совершенно новое, незнакомое, но чрезвычайно приятное ощущение. Она еще никогда не была с мужчиной, который вызвал бы в ней такое смятение чувств. По ее телу прошла дрожь. Оно помнило его прикосновения даже спустя много часов. А еще она помнила все его и свои слова. Боже правый, неужели она действительно сказала это? Неужели она заявила ему, что целовать его – все равно что пить водку? Вероятно, да. Слишком уж глубоко в память врезалось. Тогда это замечание казалось глубокомысленным, но сегодня представляется почти безумным.
Эви застонала и постепенно стала возвращаться в реальность. Приятные воспоминания постепенно растаяли, сменившись суровой явью. Она чувствовала себя ужасно. Голова болела, в висках стучало, а яркий свет в помещении неприятно резал глаза. Язык был сухим и почему-то не помещался во рту, да и все тело казалось если не грязным, то уж точно не свежим. Как она предстанет перед Дмитрием в таком виде?
Ничего не поделаешь. Эви протерла глаза, желая убедиться, что не спит. Она действительно провела ночь в шатре Дмитрия. Как же она выйдет? Как объяснит все людям? У нее не было никакой одежды, кроме той, что на ней, а значит, ни одного шанса убедить окружающих, что ее здесь вовсе не было.
Эви вздохнула. Надо решаться. Чем дольше она медлит, откладывая решительные действия, тем хуже. Если повезет, сейчас еще достаточно рано, и она сумеет добраться до своего рабочего места, встретив не слишком много любопытных взглядов. Эви села, выпрямилась и поморщилась. Голова болела ужасно. На одеяле лежала какая-то бумажка. Чтобы дотянуться до нее, потребовалось усилие, но записка порадовала ее. Она была написана размашистым почерком, в точности таким, как подписи к артефактам. В ней было сказано, что все необходимое разложено на сундуке, что рядом с диваном. Вместо подписи стояла большая буква. Д. Дмитрий. Единственная буква почему-то напомнила Эви об интимности вечера. Под буквой была приписка: «Завтрак будет ждать».
Она посмотрела на сундук. Там было разложено ее платье, и рядом стояла упакованная сумка. Нетрудно было догадаться, что в ней. Дмитрий, вероятно отправив записку родителям, попросил прислать ей смену одежды. Он позаботился, чтобы они не волновались. Впрочем, они бы и так не волновались. Вечером они были приглашены на карты к приятелям и, должно быть, вернулись домой уже под утро. Скорее всего, они даже не заметили, что ее нет.
Эта мысль заставила ее задуматься. Она провела ночь наедине с мужчиной. Скандал? Безусловно. А ее родители даже не заметили. Эви не сомневалась, что они ее любят. Они хорошие родители, снисходительные к ее увлечениям, однако втайне она знала, что они махнули на нее рукой. О, они позволяли ей жить с ними и намеревались содержать свою дочь, оставшуюся старой девой, до конца своих дней, но они уже ни на что другое не надеялись. Они смирились. В конце концов, выдать замуж двух дочерей из трех – не такой уж плохой результат. Две дочери замужем, одна сделала неплохую партию, другая – очень хорошую. Значит, можно довольствоваться этим. Тем более что третья дочь далеко не так же красива и остроумна, как две другие. Да и таланты у нее очень странные. Она не играет на фортепиано, как Диана, и не поет, как Гвен. Таланты ее сестер, если можно так сказать, передвижные, публичные. Их можно продемонстрировать в компании, где бы та ни собиралась. А о вышивании, изготовлении гобеленов и шитье одежды того же сказать нельзя. Не являются они переносными. Никто не станет брать с собой вышивки и гобелены в гости, чтобы показать подходящим джентльменам. Шитье же слишком близко к работе. Женщины благородного происхождения не работают и не шьют себе одежду.
