— Что стряслось? — весело спросил Гилрой.
— Тебя надо спросить, — проворчал редактор. — Твоя идея провалилась.
— Эй вы двое, — сказал полицейский клерк. — Пройдите.
— Вот оно, — покорно вздохнул редактор, открывая дверь, которая вела в святая святых этой обители, кабинет комиссара полиции майора Грина.
Вначале горожанам не нравилась администрация реформистов из-за высоких налогов, необходимых для жизненно важной борьбы с трущобами; затем не нравилась администрация бизнесменов, потому что высокие налоги оставались без завершенных социальных проектов; после чего голоса отчаявшихся избирателей были отданы отставным служакам, имевшим крайне расплывчатое представление о гражданских правах.
Майор Грин пронзил их из-за стола враждебным взглядом.
— Вы из «Морнинг Пост», да? — рявкнул он отрывистым командирским голосом. — Я думаю, мы договоримся. Ваша газета агитировала за мое избрание. Я советую вам убрать свое объявление и напечатать опровержение. И тогда я не буду требовать приостановки печати.
Редактор открыл рот, чтобы ответить, но Гилрой опередил его:
— Это похоже на цензуру. — Он вытащил сигарету и закурил.
— Чертовски верно, — отрезал майор Грин. — Именно так, и цензура будет твердой, пока этот маньяк в Бронксе держит наших граждан в страхе. И потуши сигарету, пока я тебя не вышвырнул.
— Мы не хотим ссориться, комиссар, — сказал Гилрой, с убийственной невозмутимостью затянувшись сигаретой, которая нехарактерно свисала с уголка его рта. — При том, что находимся, конечно, в гораздо лучшем положении, чем вы. Наши новостные газеты согласятся только на добровольную самоцензуру — если посчитают, что это в интересах общества.
Холодные глаза Грина свирепо выпучились. Ярость сочилась из каждой его поры. Не подчиняясь его напряженным рукам, пальцы зацарапали стол.
— Почему бы тебе не заткнуться, Гилрой? — злобно прошипел редактор.
— Гилрой, да? Та крыса, которая пробралась внутрь кордона…
— Почему я должен заткнуться? — воспротивился Гилрой, не обращая внимания на комиссара. — Спросите его, что он делал последние две недели. Не надо, я вам скажу. Он единственный в полиции, кому разрешено делать заявления для прессы. Репортеры не могут брать интервью у рядовых полицейских и их командиров; они даже не могут проникнуть в опасную зону ночью — если не получат разрешения. А разрешения он не дает. И что толку? Он не опознал ни одной жертвы. Он не может найти тела. Он не знает, кто убийца, где он и как выглядит. А убийства все еще продолжаются, каждую ночь, кроме воскресенья!
— Не обращайте на него внимания, сэр, — взмолился редактор.
— Я жду задержания через двадцать четыре часа, — хрипло произнес Грин.
— Разумеется, — чистый баритон Гилроя заглушил испуганную мольбу шефа. — Последние две недели вы ждете ареста каждые двадцать четыре часа. Как насчет того, чтобы дать нам подозреваемого? И я не имею в виду какого-нибудь нищего бродягу, который оговорит сам себя.
— Я дам тебе лучшее объяснение. Ты скармливаешь мне свои упреки, потому что тебе больше нечего сказать. Большинство газетенок даже не удосужились напечатать сводки после первой недели.
— Прежде всего, позвольте нам самим решать то, что нам делать. Мы не собираемся предупреждать маньяка. У нас свои цензурные соображения, и вполне достаточные. Теперь, что касается входа в опасную зону с официальным разрешением. Мы все равно попадем внутрь, так или иначе; но всегда есть опасность попасть на мушку ваших истеричных полицейских. Наконец, если мы хотим взглянуть на отчлененные конечности и сфотографировать их, что в этом такого? Да и вы продвинетесь намного дальше, чем до сих пор.
Дрожа, майор Грин встал, его осунувшееся лицо искривилось в складках ярости. Он вслепую отодвинул стул. Тот опрокинулся на пол, но он словно не слышал грохота.
Комиссар схватил телефон.
— Я… — он задохнулся и сделал паузу, чтобы прочистить пересохшее горло. — Я справляюсь с этим по-своему. Я живу в районе убийств с женой и тремя детьми. Скажу откровенно — каждый вечер я боюсь вернуться домой и узнать, что кто-то из них пропал. Мне страшно до смерти! Не за себя. За них. Вы бы тоже боялись на моем месте. Вот мой ответ, черт бы вас побрал!
