Зима тридцать восьмого ударила внезапно и повсеместно. Арктический циклон засыпал снегом всю Европу, все северное полушарие. А снег валил и валил. В Ленинграде на два дня остановились трамваи.
Но однажды утром завеса поредела. Началась оттепель. Радужной пылью засверкал снег. Багряные кисти рябины, серебристая зелень еловой хвои и веселые синицы с нарядным желтым пушком на грудке обрели свои первозданные краски.
Может быть, и не слишком большое это удовольствие — прокладывать лыжню вдоль заснеженной опушки. Но кто-то должен быть первым. Кому-то надо волочить сквозь сугробы отяжелевшие, стопудовые лыжи. Зато какая сверкающая новизна, какое сказочное преображение будут наградой первопроходцу! Одна эта лазоревая дырочка, что осталась от сосновой шишки, провалившейся в обжигающий холодом пух, чего стоит! А пар над черной полыньей? А косые лиловые тени от сосновых стволов!
Сколько лет он не видел всего этого? Сколько долгих бессолнечных зим? Но теперь словно и не было расставания. И солнце над токсовским бором остановилось, и время замерло, и бесконечно длится полет дымчатой белки с сосны на сосну.
Курчатов сбрасывает крепления, энергично втыкает палки и валится на снег. Тяжело дыша, вытирает шапкой красное, разгоряченное лицо. Прикосновение холодного, мокрого меха необыкновенно приятно. Умопомрачительно хочется пить. Но он потерпит, не станет жевать снег. Лучше потом напиться на станции из колонки. Ни с чем не сравнимая сладостная боль зимней воды.
— Ты чего? Подустал никак? — Над ним наклоняется брат. Горячие глаза смеются. Молодой, красивый. — Вставай!
— Нет, Боречка, никак нет. Уж очень хорошо кругом. Дух захватывает. А вообще-то устал. — И смеется.
— И я тоже.
— Пить хочется. Гони бутерброд!
— С тобой, как с тем солдатом, — смеется Борис. — «Хозяйка, хозяйка, дай воды напиться, а то так есть хочется, что прямо ночевать негде…» А ну вставай! Не хватает только опять заболеть. Не забудь, что я тебя у Марины под расписку взял.
— Пока не дашь кусок хлеба, нипочем не встану. — Курчатов украдкой сминает пальцами снежок и бросает его вверх. В брата.
— Подъем! — Борис протягивает ему руку. — В походе есть негоже. Потерпи до станции.
Курчатов медленно, тяжело поднимается и вдруг вскакивает, как отпущенная пружина. Надевает шапку, становится на лыжи.
— Пойдем через лес? — спрашивает Борис.
— Лучше возьмем правее. Обогнем болото и выйдем к деревеньке. Там горки хорошие. Хочется покататься с горы.
— Скольжение сегодня никудышное.
— Ничего. Как-нибудь… Кстати, знаешь, что в мире лучше гор?
— Что?
— Горы, в которых еще не бывал. Так говорят альпинисты. У меня в Политехническом есть один студент, способный такой парнишка. Отчаянный альпинист.
— Уж не Флеров ли?
— Он самый. Юра Флеров.
— Ты о нем все уши прожужжал: Флеров, Флеров… Покажи как-нибудь.
— Обязательно. Я хочу его к себе забрать. На новое дело. Между прочим, Боря, ты химик и должен знать, где достать уран.
— Тебе много надо?
— Порядочно. И с каждым днем все больше. Но то дело дальнее, а для начала нас бы вполне устроили несколько килограммов.
— М-да, задача… — Борис остановился, начертил лыжной палкой большой треугольник. Потом пририсовал к нему круг. — Металл-то ведь не из особо важных. Кое-где его, правда, употребляют. Например, для окраски керамики и стекол… Еще в каких-то специальных сортах стали. — Он задумчиво взрыхлил острием снег.
Курчатов тоже взял лыжную палку и добавил к треугольнику с кругом на вершине растопыренные ручки-ножки.
— Идея! — двумя меткими ударами Борис сделал человечку глаза. Рожица вышла удивленная и глуповатая. — В фотомагазинах продается азотнокислый уранил. Такие, знаешь, зеленовато-желтые кристаллики. Они, если не ошибаюсь, применяются для усиления и вирирования фотоизображений… Их надо будет хорошенько прокалить в печи. Сначала на воздухе, потом в атмосфере светильного газа. В результате получится черный порошок окиси урана. С ним уже можно работать.
