— Ольга видела, как вы пришли?
— Сама открыла мне дверь!
— Спать в котором часу легли?
— Моментально!
— Уснули через минуту, через полчаса?
Митрофанов поморгал, вспоминая.
— Может, и минуты не прошло. Я скоро засыпаю, когда выпивши.
— Ночью не вставали, из квартиры не выходили?
— Один раз проснулся, но никуда не выходил, покурил только. — И вдруг глазки его забегали, что-то его встревожило. — С кровати не слезал, вот те крест!
— Через сколько времени вы снова уснули?
— Минут через сорок. Нет, через двадцать!
— Что делали в течение этих двадцати минут, все курили?
— Не могу сказать!
— Почему?
— Интимный вопрос!
Но глазки продолжали бегать, и страх был написан на лице Митрофанова.
— Ну хорошо, — сказал Брянцев. — Вернемся к восьмому числу. В котором часу вы пришли с Ольгой к Полуниным?
— Часов в шесть.
— И никакой ссоры между вами и Полуниным в этот вечер не случилось?
— Да что вы! Ни в жизнь мы не ссорились с Лешкой!
— А Щеглов уже был там, когда вы пришли?
— Вроде как не был… — вопросительный взгляд на следователя. — Или был?
— Он за столом сидел, когда вы вошли?
— Ну да, за столом!
— Рядом с Надеждой Васильевной?
— Через угол от нее!
— А Щеглов с Алексеем ссорились?
— Ни в каком разе!
— Тогда еще вот что скажите: кто из вас первым ушел от Полуниных?
— Мы с Ольгой!
— В котором часу?
— Восьми не было, — Митрофанов что-то прикинул про себя и вдруг испуганно вскрикнул: — Гера! Гера ведь первым ушел, будь он неладен! Господи, совсем памяти не стало!
— Свидетель Митрофанов! — Брянцев постучал костяшками пальцев по столу. — Напоминаю еще раз, что за ложные показания…
Митрофанов суматошно замахал руками:
— Ну остался, остался он с Надей! А мы ушли. И пока Брянцев писал протокол, Митрофанов, бормоча себе под нос, все сокрушался по поводу никудышной памяти.
«Опойка» — так отозвался о ней Первушин, вручавший Квасовой повестку от следователя и видевший ее непричесанной, в нестиранном халате, сквозь прорехи в котором виднелась комбинация. Держа сигарету в зубах и жмурясь от табачного дыма, она долго вглядывалась в повестку. В конце концов, расписавшись, прокуренным голосом обронила два слова: «Ладно, приду». Была она пьяна. В прихожей, где происходил разговор, стоял густой запах винного перегара.
Брянцев предполагал, что Митрофанов и его сожительница заранее условились, как надо вести себя на допросе. Митрофанов явно не из тех людей, которые способны, оказавшись наедине со следователем, упрямо держаться определенной линии. Судя по всему, он не должен был ничего рассказывать о Щеглове. Почему? Одно из двух: либо ему было известно о Щеглове что-то такое, о чем нельзя было упоминать, либо Щеглов о нем самом знал что-то компрометирующее. Этот страх у него в глазах, когда он проговорился о том, что вставал ночью… Не выходил ли он в три часа утра из квартиры?
Брянцев был готов к тому, что Квасова попытается внести поправки в показания своего незадачливого сожителя.
Возвращаясь после обеда в следственную часть, некурящий Брянцев купил по пути сигарет, вовремя вспомнив, как Митрофанов попросил закурить, а он, следователь, вынужден был продемонстрировать ему пустую коробочку. Эти наглецы, Горелов и Усков, беззастенчиво запускают лапы в ящик его стола и за короткое время выгребли весь неприкосновенный запас курева, предназначенного исключительно для служебных целей.
— Можно?
Увидев вошедшую в кабинет женщину, Брянцев опешил:
— Вы?..
Квасова тоже удивилась:
— Что ли знаете меня? Вроде судимостей не имею.
Брянцев доброжелательно улыбнулся:
— Тем не менее, мы встречались. Присаживайтесь!
Именно Квасову он видел в тот день, когда впервые взял в руки дело Полунина. Во дворе дома, где проживал потерпевший.
Сейчас она, причесанная, накрашенная, в фирменной ветровке апельсинового цвета, нисколько не походила на «опойку». В подведенных тушью глазах сквозь напускную браваду виделись смятение и настороженность.
— Митрофанов, конечно, рассказывал о нашей беседе? — поинтересовался Брянцев.
Квасова погладила обшлаг ветровки красной, как с мороза, рукой с коротко обрезанными белесо-голубыми ногтями. Опустив глаза, молча кивнула.