Портьеры в кабинете почти никогда не раздвигались. Возможно, потому, что по другую сторону открывался еще более неприглядный и удручающий вид. Как из тюремной камеры: нижняя половина забранного железной решеткой окна упиралась в замусоренную яму, облицованную в незапамятные времена почерневшим, а местами позеленевшим от сырости цементом.
Без десяти девять клацнула наружная дверь. Кто-то спрыгнул с верхней ступеньки лестницы сразу на пол. Еще несколько энергичных шагов, и в дверном проеме возник Игорь Усков.
— Здрассте!
— Здравствуй, здравствуй! Чем порадуешь?
Некоторое время назад Брянцев обратился к директору школы с просьбой привлечь учащихся к поиску орудия убийства Полунина. Чем черт не шутит, может, ту веревку (жгут из бинта, тесьму, ремешок), которую свидетели видели на ветках яблони в первые дни после убийства, снял с дерева кто-нибудь из школьников. А потом бросил на прилегающей к школьному зданию территории.
Однако прошло уже немало времени, а из школы не поступало сообщений о находке. И потому вчера Брянцев поручил Игорю сходить в школу и лично опросить учащихся.
Игорь молча положил на стол перед следователем тетрадный листок с лаконичным, как древняя восточная мудрость, текстом:
«Посетил школу. Опросил учащихся в девяти классах (всего 299 человек). Результат: орудие убийства Полунина А.Г. не обнаружено».
— Превосходно, — глубокомысленно пропел-протянул Брянцев. — Не будем делать из этого трагедии, поскольку отрицательный результат — тоже результат.
Губы Игоря тронула кривенькая усмешечка, и вслед за тем глаза его озорно заблестели.
— Бьюсь об заклад, Сергей Алексеич, что в студенческие годы вы занимались в кружке пения. И наверняка срывали аплодисменты на смотрах художественной самодеятельности.
— Почти угадал! — улыбнулся Брянцев. — Помнится, два раза я и правда сходил в кружок. Попел от души.
— Представляю! А почему только два раза?
— Потому что на третий раз руководительница хорового кружка не велела мне больше приходить. По причине абсолютного отсутствия музыкального слуха. Поверишь, я даже танцевать не способен, не то что петь!
— Да ну?! — не поверил Игорь. — Совсем, что ли, не танцуете?
— Иногда. И только с женой. С другими женщинами стесняюсь, — признался Брянцев.
— А жена у вас, случайно, не артистка?
— Ты знаешь, нет! — улыбнулся Брянцев. — Бьюсь об заклад: за твоим вопросом что-то кроется!
— И не мечтала о сцене? — продолжал допытываться Игорь, краснея от смущения.
Брянцев развел руками.
— Может, и мечтала, но я об этом ничего не знаю.
— Счастливый вы человек!
— Возможно… — Брянцев взглянул на часы. Для полного счастья ему не хватало Полуниной. А она не приходила.
— Моя Танюшка вообразила себя актрисой, и это плохо кончилось, — с печалью на лице вымолвил Игорь, катая в ладонях карандаш. — Полгода живем врозь…
— Полгода — это серьезно, — посочувствовал Брянцев. — И ты по-прежнему не хочешь, чтобы она воображала себя актрисой?
— Не хочу! — Игорь швырнул карандаш на стол. — Но недавно я понял, что готов пойти на компромисс…
— Вот и скажи ей об этом!
— Не хочет она разговаривать. Бросает трубку.
— Это худо. Ну, тогда напиши ей.
— Не умею я писать письма… Это как вам, наверное, танцевать.
— Хм… — Брянцев задумчиво поморгал. — Ты, что, в армии не служил?
— С чего вы взяли? Естественно, служил!
— И неужто не писал из армии девчатам?
— Как не писал! Но это же совсем другое: им, как ни напиши — сойдет. А которая, если не ответит, — ну, подумаешь!.. Вообще-то я пробовал написать Танюшке. Написал и порвал.
— Духу не хватило отправить, что ли?
— Не в этом дело. Пишешь вроде как с душой, а глянешь — там одни слюни. Аж противно.
— Слюней не надо, — согласился Брянцев. — В таких случаях надо попроще: как живешь, как служишь. Вспомни какой-нибудь случай из вашей совместной жизни. Что-нибудь такое, что при всем желании никогда не забудешь. Хорошее такое. Было?
— Надо вспомнить…
— Нет, не надо копаться в памяти! Сразу ответь: было?
— Ну, было: как она на свидание ко мне летела…
— Вот и вверни между строчками. Глядишь, прочитает и сама что-нибудь вспомнит. Тоже хорошее. А вспомнит, так непременно и задумается.
