— Да никак не реагируй, — вмешался Швец, которому надоело тут стоять и смотреть, как эти двое неуклюже подбирают слова. — Мы пришли тебе «Спасибо» сказать. Мы сказали. Дальше сам решай, что тебе с этим, — палец призрака ткнул в пакет, — делать. Хочешь — выпей, хочешь — вылей. Никто тебя не вербует и ни на что не толкает.
— Хам ты, — с чувством ответил бес, перекладывая в очередной раз звякнувший пакет из одной руки в другую. — Потому...
В это время ранее виденная незнакомка вышла из кладбищенских ворот и ожидаемо направилось к Мерседесу. Из салона выскочил водитель в приличном костюме, оббежал машину и распахнул перед ней дверь. Та села внутрь, не удостоив его даже кивком благодарности. Словно пустое место, а не человек перед ней был.
Антон, не желая дослушивать, что там ему собрался высказать бес, с любопытством поинтересовался:
— А кто это? Видел — у памятника стояла. Даже боюсь подумать, сколько такая красота стоит. Олигарша.. хиня... не знаю, как правильно «олигарх» в женском роде произносить.
— Это? — зачем-то переспросил выходец из Ада, недовольно посматривая на Швеца. — Это — Солодянкина Виктория Егоровна. Бизнес-леди. А памятник, к которому она ругаться приезжала — её матери. Солодянкиной Марье Павловне.
— Ругаться? — не скрывая удивления, уточнил Сергей, тоже не отводивший взгляда от шикарного автомобиля, который как раз закончил разворачиваться и начал стремительно набирать скорость, мягко шурша шинами по асфальту.
— Ага. Именно ругаться. Она каждую неделю приезжает по разу, а то и по два. Поначалу проклинала мать, потом молила о прощении, но так... один хрен на крик срывалась, — с готовностью ответил бес прежним голосом пропойцы. Похоже, удивление неординарным поступком сотрудников Департамента Управления Душами прошло, и он вернулся в привычный образ. — Теперь придёт к могилке, встанет с краю и шипит, точно гадюка. Требует отпустить.
— Ничего не понял, — честно признался Швец. — Ругается? Требует? От мёртвой?
— Именно так! Тут её историю все наши знают. Проклятая она. Думает — матерью.
Выставив вперёд ладонь, Иванов призвал всех к молчанию и вызвал такси. Терпеливо объяснив молоденькой девушке-оператору, явно новенькой, что въезд в городское кладбище адрес если и имеет, то почему-то таблички с указанием улиц и номера нет, напоследок в сердцах бросил:
— Да просто передайте заказ любому свободному водиле! Сюда дорогу все знают... Вы не знаете?.. Ничего, какие ваши годы. Познакомитесь, когда время придёт!.. Нет, я с вами не ругаюсь... Да... — после, отключив смартфон, сообщил Швецу. — Убедил эту дуру. Машина выехала, но придётся подождать, — и уже к бесу. — Что за история?
Тот, явно настраиваясь на долгий монолог, поставил пакет на порог сторожки, извлёк пачку дешёвых сигарет, неспешно закурил, пуская вверх желтоватый, мутный дым и неторопливо начал:
— Вика по молодости девка-оторва была. Это сейчас она важная, кручёная, а тогда... Дура дурой. С четырнадцати лет из дома убегала, по подворотням чернила лакала...
— Чернила? — переспросил Сергей.
— Дешёвый портвейн, — подал голос Швец. — Три топора там, или Агдам какой. Бормотуха, короче. Шмурдяк.
— Да-да, — подтвердил кладбищенский алкаш. — Они самые. Дрянь несусветная. И курила, и... в общем, заставила мамашу поседеть раньше времени. Папки у неё не было — потому без ремня родительского росла. В шестнадцать вроде как все деньги из дома украла и мотанула на юга. Естественно, родне ничего не сказала. Когда вернулась, лет через пять... или шесть... — бес неуверенно почесал в затылке, пытаясь припомнить точный срок. Не смог, цыкнул зубом, показывая слушателям, что достоверность дат в повествовании значения не имеет, сплюнул. — Короче, приехала — а мать в больнице. При смерти. Сердце больное у неё было. Пошла Вика к ней — и опять погрызлась. За квартиру. Отобрала ключи, да и загуляла. Плотно так загуляла. А мать ещё немножко пожила — и скопытилась. С дочкой они больше не виделись.
Рассказчику явно нравилась смаковать эту историю, потому он регулярно делал театральные паузы, давая, как ему казалось, слушателям насладиться подробностями.
