Меня же Бонапарт пожелал видеть в Париже, в качестве атташе по культурным вопросам. (А Коленкура немедля отослал в Россию, сказав: "Монархисты слишком уж снюхались!")
Через полгода в Париже я слушал Оперу в ложе для почетных гостей. Софи случайно заметила меня и в антракте прислала конверт, в коем был один из моих погонов полковника с запиской - "Savage" ("Дикарь").
Я был в ложе с "Прекрасной Элен" и она первой прочла записку и, скривив носик и вопросительно подняв бровь, презрительно бросила:
- "Если ты и вправду имел дело с настолько дешевой шиксой, - не подходи ко мне. Я боюсь подцепить дурную болезнь".
Я поцеловал Элен и, обращаясь к сидевшему рядом с нами ювелиру Францу Дитриху, просил:
- "Милый Франц, вставьте-ка в сей погон пару камушков: сапфиры, брильянты, - в общем, на ваш вкус и вручите его примадонне. Если вы успеете сделать сие до конца спектакля, за все плачу вдвойне. Да, и еще... Вручите-ка мамзели и это", - тут я перевернул записку Софи и черкнул на другой стороне "Mademoiselle". Элен иронически хмыкнула, прочитав написанное, и благодарно пожала мне руку.
Когда опускался заключительный занавес и артисты выходили на прощальные поклоны, примадонне подали мой конверт с букетом ослепительно белых лилий. Мсье Дитрих не стал бы ювелиром нашего дома, если бы не угадывал мнений и настроений без лишних слов.
Мадемуазель весьма болезненно улыбнулась. Она хорошо поняла смысл ответа, но все же на глазах у всех раскрыла конверт. Ее глаза блеснули таким счастьем, что она, не помня себя от радости и нарушая приличия, вынула мой погон и приколола себе на грудь, точно брошь. Да он и стал весьма изысканной и необычайно дорогой брошью, - Элен даже не выдержала и прошипела мне на ухо:
- "В другой раз за срочность не удваивай гонорар. Да и что за ребячество, - удваивать цену, не зная работы?!" - но дело было сделано, да и весь свет уж заметил, как чудят русские гости.
Так что я даже поднял руку и помахал мамзели. Элен в ту же минуту по-хозяйски крепко взяла меня за плечо и общество сразу поняло значение сего жеста.
Певичка тоже поняла намек и пристально посмотрела на Элен. Мужчины в таких случаях судорожно считают нашивки на рукаве, или звезды в погонах соперника. Дамы в эти минуты прикидывают - сколько на врагине навешано. Что любопытно, - на Софи было нацеплено на порядок больше, но сама она при всем том выглядела во сто крат дешевле. Поэтому мамзель весело помахала мне рукой и послала воздушный поцелуй. Но у публики не возникло сомнений, что сей поцелуй был прощальным.
Через пару дней на обеде у Императора во время перемены блюд Бонапарт подошел ко мне и тихо спросил:
- "Неужто ваша жидовка лучше в постели, чем наша Софи?"
Я с поклоном отвечал:
- "Никак нет, мон Сир. Но у нее есть одно преимущество. С Вами она не станет даже за камушки", - француз в первый миг оскорблено посмотрел на меня, но потом только развел руками:
- "Поверь, меня самого тошнит ото всех этих шлюх. Но я - Император и мои люди верят, что я обязан переспать с лучшими юбками моей Империи. А мне достаточно моей Жозефины, но... Положение обязывает.
Когда ты сядешь на трон Ливонии, ты поймешь меня..." - он отошел к прочим гостям, а я долго стоял и думал над его словами. И поверите, или нет, но мне вдруг по-человечески стало жаль его.
Я чуток забежал вперед, а еще не рассказал, как уехал в Париж. Наш штаб много думал, как "стянуть с меня одеяло". Галлы народ дотошный и их подозрительность могла дойти до того, что я до ветру ходил бы с тремя-четырьмя попутчиками, а о серьезной работе в таких условиях не могло быть и речи.
Все изменила шутка из времен детства, - я сказал:
- "Давайте я прикинусь паяцем! Пожалейте героя войны, увечного, искалеченного! Подайте по три рублика на пропитание!"
Граф Спернгтпортен аж поперхнулся от смеха, а затем с ожесточением принялся пыхтеть трубкой, что всегда означало в нем бурную работу мысли. Выкурив и выколотив трубку, генерал Иезуитского Ордена буркнул:
- "В этом есть нечто - рациональное".
И дело пошло. Французы - ребята особые. Для них Париж - пуп Земли, а Франция - начало и конец всего сущего. На все остальное гордые галлы смотрят свысока и общаются исключительно через губу.
