В проверках мы прозевали обед и я был страшно голоден. Меня привели в столовую и посадили за один стол с прочими малышами. Я уже хотел есть (от еды на столах так вкусно пахло!), но все чего-то ждали и я не решился идти поперек местных традиций. Затем появился сам Аббат Николя и стал читать Мессу. Разумеется, по-латыни. И все стали повторять молитву вслед за отцом-настоятелем.
Впоследствии многие говорили, что я проявил лютеранскую твердость, но в ту минуту я попросту хотел кушать и... не знал слов по-латыни. (Каюсь, грешен. Знал бы - прочел и на славу поужинал!) Повторять же за прочими чужие слова я не мог и не желал, ибо сие -- Смертный грех.
В ешиве Арьи бен Леви жидята надо мной подшутили, - сказали чтоб я прочел некий текст -- якобы сие молитва Всевышнему, а там было написано: "Я -- дурак". Верней, еще хуже и во сто крат обиднее. (Что-то из Библии про arsenokoitai. И что-то еще. Я таких слов даже в словаре не нашел!) С тех пор я ни разу не повторил на слух тех слов незнакомого языка, значения коих я пока что - не понял.
Вдруг воцарилось молчание. Ко мне подошли надзиратели и встали за моею спиной. Один из отцов-иезуитов тихо спросил:
- "А ты почему не молишься вместе с Братией?"
Я постеснялся ответить, что я не знаю латыни и тихонько промямлил в ответ:
- "Vater Unse..." - я не успел даже кончить, как кто-то схватил меня за рукав и громко взвизгнул:
- "Ах ты, еретик! Проклятый маленький протестант! Мог бы хотя б сделать вид..."
Ребята, обрадовавшись развлечению в монастырской рутине, заорали на все голоса:
- "Еретик! Схизматик! На костер лютеранина! Бей протестантов!"
Столовая в один миг обратилась в бедлам и мне с настоятелями отрезались все пути к нормальному разрешению. Еще минуту назад они могли сделать вид, что ничего не заметили, а я -- попробовать помолиться на римский манер... Теперь же им нужно было карать "схизматика", а я не мог отступиться от Веры всех моих предков.
Все муки голода обрушились на меня, живот сводило от всех вкусных запахов, когда я медленно встал из-за стола и хрипло сказал:
- "За сим столом несет кровью моих друзей и товарищей... Я не смею трапезничать в одной компании с убийцами братьев моих... Будьте вы все -прокляты!"
В столовой вдруг воцарилась ужасная тишина. Потом сам Аббат Николя веско сказал:
- "Молодой человек, вас прислали сюда приказом Ее Величества и не в моей власти вышвырнуть вас отсюда. Потрудитесь пройти, пожалуйста, в карцер. На хлеб и на воду.
С завтрашнего дня вместо занятий вы будете стоять на плацу -- при позорном столбе до тех пор, пока не извинитесь перед Колледжем. Я знаю, что в ваших краях идет ужаснейшая война католиков с протестантами, но проклинать за нее ваших Учителей, по меньшей мере, - Бесчестно.
Засим -- жду вашего извинения".
Я щелкнул каблуками в ответ и вышел вслед за двумя дюжими надзирателями из столовой. Мне так сильно хотелось кушать, что -- ноги подкашивались. Но я вспоминал сладковато-тошнотный запах паленого мяса в Озолях и трупики маленьких девочек со вспоротыми животами. Я теперь не мог извиниться пред сими католиками даже на смертном одре. С голоду.
С того самого ужина и по сей день я чую себя -- лютеранином.
Карцер располагался в огромной землянке, в коей в теплое время хранили продукты, чтоб они не испортились. Зимой же здесь было страшно холодно. Мне дали два теплых, шерстяных одеяла и я ими замотался, как кукла. Пара сухих, ржаных сухарей, да кувшин холодной воды, на коей уже стал появляться ледок, не спасли меня от мук голода, а надзиратели нарочно принялись греметь ложками, да вонять тушеной говядиной и картошкой с подливой из слив.
Иной раз сии мучители нарочно подходили к окошку в двери, стучали ложкой по котелку и звали меня:
- "Эй, лютеранин! Поди сюда, скажи молитву и ешь на здоровье!"
- "Ты не понял, Болек, ты не тем его завлекаешь -- эти свиньи не жрут говядины, им подавай только свинину! Эй, ты, жиденок -- хочешь свининки?! Хрю, хрю -- сволочь!"
- "Нет, правда, мы дадим пожрать -- скажи только "Anne Domini", или что-то еще, а?!"
Так они развлекались всю ночь -- видели в окошко, что я не сплю, а я сидел, сжавшись в комочек, и думал -- что было на уме у моего дедушки, когда курляндцы взяли его в плен и приговорили к четвертованию? Что думал мой прапрапрапрадед Иоганн, когда его -- мальчиком выводили из пылающей Риги, чтоб жить на болотах -- до того дня, пока он не прогнал поляков с нашей земли?
