— Убери. Ты ничего не должен.
Олег вскипел:
— Ты что, считаешь меня альфонсом?
— Я этого не говорила.
Гардеман онемел. Чего угодно он мог ожидать от Нины, но чтобы такое?
Перекипев, он спросил:
— Что с тобой происходит?
Нина не ответила. Покончив с макияжем и не поворачиваясь к Олегу, повторила:
— Убери конверт. Тебе деньги нужнее. Когда-нибудь отдашь, когда разбогатеешь.
Это было сказано спокойно, очень спокойно — так обычно говорят с жэковским слесарем, когда тот ерепенится, делая вид, что хозяева дали лишнего за работу.
Конверт, конечно, остался на столике. Олег повернулся и выскочил из гримуборной, чуть не сбив с ног уборщицу, моющую пол мокрой тряпкой, намотанной на швабру.
Между тем на скамейке ничего не менялось: женщины оживленно обсуждали какие-то проблемы, и Олегу не оставалось ничего другого, как по-глупому торчать за деревьями.
Зачем он хотел разговора с Ниной? Что должен был ей сказать? Как мальчик с отличной оценкой в дневнике похвастаться, что он все же что-то может? Эта телеграмма — ну и что в ней такого, не факт, что его возьмут в фильм.
Если бы он до конца был честен с собой, то признал бы: звание Нины сильно ударило по его самолюбию, даже унизило в глазах. Казалось, все шло к тому, что на награждение будет представлена и его кандидатура, но колесики соответствующего механизма, сцепляясь между собой непредсказуемым алгоритмом, сработали не в его пользу. «Ну и ничего страшного, еще не вечер», — сказал он себе раньше, но теперь спасительные внутренние механизмы почему-то не срабатывали.
Он иногда чувствовал себя так, как тогда, очень-очень давно, когда жена брата в приступе грязной ярости назвала его нахлебником.
Действительно, почему он так стремится к разговору с Ниной? В конце концов ничего экстраординарного, типичный театральный роман, если взглянуть сторонним глазом. Замужняя, устроенная в жизни женщина позволила себе кое-что, а теперь спохватилась, очевидно. А он разве готов ради нее на все, разве стремится, чтобы ни случилось, быть с нею каждый день, каждый час?
Гардеман не имел утвердительного ответа. Как не смог тогда, еще работая в столичном театре, справиться в отношениях с однокурсницей Ольгой. Все шло к тому, что молодые люди будут вместе, но…
Олег вспомнил их с Ольгой первую ночь. В изнеможении плоти они дошли до края, и деваться было некуда, обоих не устраивала перспектива ночного пляжа или грязного чердака в каком-то доме. Олина подруга, девушка без предрассудков, как-то сказала ей, проникшись состраданием: «Тетя едет на гастроли, оставляет квартиру на меня. Приходите с Олегом, не пожалеете».
С бутылкой вина и коробкой конфет они пришли поздно вечером к дому, где жила народная артистка Косенко, и долго стояли перед дверью, через которую проникали музыка и смех. Наконец Олег нажал на кнопку звонка. Олина подруга открыла быстро. «Айда к столу, соловьята». Подруга уже причастилась, щеки пылали, глаза — тоже.
За столом было много молодых людей — парни, девушки, новые лица и для Ольги, и для Олега. Никто никого ни с кем не знакомил, разговор, смех — только позже можно было, наслушавшись обрывков фраз, предположить, что это художники, музыканты и просто любители сборищ, «тусовок» — молодежный сленг только что взял это слово на вооружение.
Говорили, почти не слушая друг друга, затрагивали любые темы, в том числе и глобальные.
Невысокий, широкоплечий парень, на голове которого начинала обозначаться будущая лысина, держа в руке очищенный банан и жестикулируя этой же рукой, доказывал визави, худощавой невыразительной внешности девушке, которая никак не могла извлечь из смятой пачки сигарету, что мужчины по природе своей — полигамные существа.
— Закон рассеяния, закон плодовитости, он перестал бы действовать, погубив продолжение рода человеческого, если бы не это естественное свойство мужчин. В общем, это закон всего животного мира, — говорил он убежденно, будто читал лекцию.
Девушка наконец достала из пачки сигарету. Парень вытащил из джинсов зажигалку. Прикурив, девушка ответила на его тираду:
— Самка-паучиха, кажется, эта знаменитая «черная вдова», съедает своего партнера, как только он ее оплодотворит. Так бы поступать и с бабочками мужского рода. Было бы справедливо.
