Дома, сидя перед старинным трюмо, купленным по дешевке на распродаже в мебельной комиссионке, которую конкуренты покрыли позором, Нина вспомнила тот поцелуй, и губы ее невольно сложились в загадочную улыбку. Хорошо, что не видел муж, потому что даже он, уверенный в своей половине на все сто процентов, он, военная душа с кожей носорога, мог бы разволноваться: что-то с женой не так.
Но полковник Пальченко в тот день рано улегся спать, потому что на рассвете должен был отправляться на полевые учения; ночью он обнял жену, рассчитывая на одобрение этого движения с ее стороны, но Нина не откликнулась, и Сергей, зная, что будет, если он начнет настаивать, повернулся на привычный правый бок и уснул.
День рождения Нины было принято отмечать на даче — лето, свобода, зелень, речка. Она звала своих товарок и коллег, он — сослуживцев. Кухней Нина не занималась, муж все заказывал в ресторане, напитки запасал загодя, так что гулять можно было бы и на второй день, если бы гости оставались на ночь, а если нет — училищный автобус с водителем дежурил по ворот участка, посреди которого стояла дача — два финских домика на кирпичном фундаменте, объединенные галерейки в одно архитектурное сооружение, немного странное, но удобное, просторное и толком спланированное. Дача была гордостью полковника Пальченко.
В то лето Нина пригласила Александра Ивановича с женой, театральных ветеранов Салунского и Шлыка, обоих тоже с их половинками, отставными актрисами, двух молодых актрис, с которыми водила дружбу, и Олега Гардемана, своего партнера в спектакле «Кошка на раскаленной крыше».
Сергей позвал в гости заместителя с беременной женой, начальников главных служб училища, тоже с половинами, а также девушек из столовой, чтобы именинница не имела хлопот с праздничным столом. Он был накрыт под открытым небом, от возможного дождя блюда, напитки и гостей защищал огромный навес, сымпровизированный из брезента списанных армейских палаток.
— Чисто тебе сельская свадьба! — порадовал хозяина Михаил Салунский. — Где музыканты?
— Не говори глупостей, — пробовала угомонить народного артиста жена. — Какая свадьба?
Пальченко улыбался:
— Здесь что угодно можно отмечать — и свадьбу, и рождение…
— И похороны, — добавил неугомонный Самунский. — Как умру, поминайте меня так, под ясным солнышком, на свежем воздухе, чтобы птички пели и кузьки прыгали.
— Не спешите на тот свет, коллега, — вмешался Шлык. — А вот всему этому кто рады даст?
Он широко повел рукой в сторону безбрежного стола.
Гардеман подарил Нине кучу нежно-розовых роз, их было столько, сколько лет имениннице.
— Ну вот, думала, что это тайна. Кто тебе сказал? Увеличиваются букеты, приближается старость…
Они, как почти все сверстники, старшие и помладше, были в театре на «ты».
— Я, Нина, принес бы восемнадцать роз, но боялся, что комплимент будет слишком наглым.
— Ну, сегодня принимаю все словесные преувеличения.
— Без преувеличений. Ты настоящая красавица.
Олег был приглашен в группу гостей впервые.
— Ты, часом, не положил глаз на нашу Ниночку? Или же она на тебя? — с прямотой Ивана-дурака из сказки спросил Олега Николай Михайлович Шлык, когда тот обратился к нему за советом на предмет подарка.
— Смотри, парень, наши полковники все вооружены и стрелять умеют. Там такой муж, что рогатым ходить не будет, кому-то причинное место попортит, если что.
Олег вызывающе отшутился:
— Попа бояться — в алтарь не ходить. Господь с вами, Михайлович, лучше скажите, что ей нравится, вы же знаете, не первый год знакомы.
Гардеман старался не признаваться себе, что после того публичного поцелуя на сцене думает о Нине, заботясь чувствами совсем не безобидными, однако себе не соврешь. Олег понимал, что не имеет шансов хоть как-то стать ближе к этой яркой, талантливой женщине, вполне, в отличие от него, устроенной в жизни, однако хищные мужские мысли все чаще посещали его, становились навязчивыми и иногда пугали, но ненадолго.
Нина не могла не почувствовать, что с ее партнером творится что-то такое, чему нельзя найти объяснение, если не предположить нечто простое и естественное — особенно после того поцелуя на сцене. Уравновешенная и благоразумная в повседневной жизни — полная противоположность ее сценическим персонажам, порывистым и страстным, — Нина смотрела на свой брак и вообще на такого рода сожительство женщины и мужчины, спокойно и без иллюзий. Она не жалела, что вышла замуж не так на волне эмоций, как на спокойных подсказках здравого смысла, хорошо знала: не будь человеком, который топорщится щетиной, береги, что имеешь. Эту житейскую мудрость тети Нина была не против исповедовать ее еще и потому, что мысленно считала свое замужество еще одной ролью, которую приходилось играть — куда денешься — ежедневно, но эту роль можно было совершенствовать, искать в ней новые возможности и краски, а то и просто повторять стереотип — мужу (она со временем убедилась) совсем не было заметно, что жена дома как на кону. Нина делала вид, будто по-настоящему беспокоится о служебных делах Сергея, и он уверовал в это; когда заходили соседки, офицерские жены, не столько за мелкой хозяйственной ссудой, как для того чтобы иметь потом пищу для болтовни и сплетен, Нина вела себя с ними на равных, нос не задирала, норовила подарить какую-нибудь безделушку — то пуховку, то тюбик помады, а то и контрамарку на спектакль, и желание что-то выведать и осудить у соседок выветривалось, вместо этого и они занимались необходимостью быть в форме не только вне квартиры, но и на собственной кухне, не крутиться перед мужьями утром с копной на голове, в несвежем халате и с неумытой физиономией.
