Олег был поздним ребенком, между братьями пролегло двенадцать лет. Константин в тридцать лет облысел, отяжелел, казалось, что между братьями разница во все двадцать, и посторонний мог бы подумать, что в сторонке от стены школьного спортзала разговаривают отец и сын.
— Не делай глупостей, возвращайся домой. У тебя выпуск на носу.
Аттестат.
— Знаю. Если бы не это — видели бы вы меня…
— Глупая баба, плюнь. О себе подумай.
— Подумаю. И ты о себе тоже.
— Чего?
— Чтобы благоверная случайно тебя не довела до могилы.
— Не говори глупостей.
— Я сейчас вернусь, потому что действительно — аттестат. Но отдели меня от… родственницы. Я ее видеть не хочу. И не буду разговаривать.
Потом он удивлялся себе: заставил брата сделать второй выход из дома, запер внутренние двери комнаты, подрабатывал на станции, чтобы питаться отдельно, и выдержал эту марку, пока не уехал в Киев, продав на барахолке праздничный костюм отца. О том, что может не повезти, что придется возвращаться в Сватово, не думал. Семнадцать лет, бескомпромиссность, ригоризм, упрямство…
Брат разыскал Олега в столице, привез денег, чтобы тот купил себе на зиму пальто и ботинки, убедил, что это от отца и матери, но все равно после первого курса на летние каникулы младший домой не поехал, отправился с новыми друзьями в Карпаты.
Почти десять лет он не был в родном городе. Пообещал себе тогда, в приступе гнева и обиды, вернуться победителем, известным человеком, чуть ли не народным артистом, чтобы та сволочь горела от стыда и просила прощения.
Но время шло, а Гардеман-младший все еще поднимался на ноги, плыл без паруса не очень гостеприимным житейским морем.
Только здесь, в этом театре, Олег наконец почувствовал нечто похожее на самодостаточность и творческую уверенность.
Когда приехал в областную столицу, принес письмо и свои фотографии к главному режиссеру, не слишком надеялся, что встретят его, рядового, что ни говори, актера, совершенно никому не известного, хоть с каким-то, пусть формальным, вниманием.
Александр Иванович Петриченко-Черный, заслуженный деятель искусств, как было написано на афише перед зданием театра, оказался человеком открытым, словно бы простецким на первый взгляд. Посадив Олега в мягкое кресло напротив своего стола, начал листать фотографии из его портфолио. Гардеман присматривался к лицу главного, и ему показалось, что он где-то видел этого брюнета с прядями седины в аккуратно подстриженных волосах, не только видел, но и голос его — глубокий баритон — слышал.
— Вас, Олег Иванович, хорошо рекомендуют. И фотографии неплохие. Только вот репертуар… Хотя сколько там той сцены после института… Да и театр вам сначала достался, скажем так, непростой. Как вам наша слобожанская жемчужина? Наш город?
— Знаете, я с поезда сразу — к вам.
— Раньше здесь не бывали?
— Никогда.
— Что же, у вас все впереди. Давайте так: идите в дирекцию, там знают о вашем приезде. Устраивайтесь — там предложат варианты жилья. Подъемные, или как там это называется, нужны?
Олег промолчал. Александр Иванович чуть заметно улыбнулся.
— Будем считать, что да.
Он еще раз заглянул в бумаги Гардемана.
— Хочу вас предупредить, что никаких авансов неофитам никогда не давал. Вы — не исключение, хотя и студент Вениамина Васильевича.
Теперь Олег вспомнил, где и когда видел и слышал этого человека. Он был на похоронах ВВ, сидел в кругу старых друзей их педагога, держал за плечи Татьяну Сергеевну и говорил: «солнышко».
— Я не рассчитывал на какие-либо авансы. Спасибо, что даете шанс.
— Хорошо. Это правильный подход.
Александр Иванович остро посмотрел на будущего члена труппы.
— Подробнее поговорим позже. Вы же с дороги, сейчас не до высоких материй. Кстати, вы не интересовались, что означает ваша фамилия? Гвардеец? Человек гвардии? Гардемарин?
Олега не первые спрашивали об этом.
— Слово действительно хлесткое. Старинное, означает — крепкий орешек. Отцовы корни в Галичине, оттуда и слово. Может, потому я в галицкий театр и отправился.
Петриченко-Черный внимательно слушал.
— А фамилия на быту не отражается? Рюмку пьете?
— Пью иногда, без излишеств. По крайней мере, не увлекаюсь.
