Торгрим повел плечом:
— Ну, пес с тобой, может, и не брешешь. Ладно. Как говоришь, тебя там кличут-то?
— Константин, великим конунг! — старший снова поклонился.
— Тьфу ты, пропасть. Ну, а это что еще за щенок у тебя? — конунг ткнул пальцем в юношу. Тот вспыхнул, но старший опередил, не дал ему ничего сказать.
— Это моим сын, великий конунг, звать Феофан.
— Ат, холера! Ну, и имена у вас. И как это вы их только запоминаете-то. — конунг помолчал, а потом спросил небрежным тоном:
— Так чего ж, как тебя там, торговал ты с Краснобородым, говоришь?
— Точно так, великим конунг, торговал.
— Ну, и чем торговал, а?
— Монета я торговать, шелк торговать, господин моим великим конунг.
— Так, шелком, значит, — кончиками пальцев Торгрим погладил меч. Ветер выводил рулады под двускатной крышей. Пламя светильников трепетало от сквозняка.
— А мечи ты ему тоже продавал? — конунг смотрел так пронзительно, точно хотел пробуравить пленника насквозь.
— Ме… мечи, господин? Я этим не есть торговать. Оружием я не есть торговать, моим господин.
— Брешешь, пес! По морде вижу, брешешь! Сколько ты ему мечей продал? Сколько, пес? Отвечай, зарублю!
— Господин моим, да я…
Торгрим не дал пленнику продолжить.
— Клянусь Мьёлниром! — заорал он, багровея. — Клянусь Тором и справедливостью его! Ты меня довел, собака! Я тебя живьем зажарю! Шкуру сдеру, отучу тебя врать!
Конунг вскинул меч. Но прежде, чем он успел что-либо сделать, младший пленник подался вперед. Старший попытался его остановить, но не успел.
— Сам ты собака! — произнес юноша без всякого акцента. Руки, связанные за спиной, сжались в кулаки. — А хент салах! Проклятый идолопоклонник! Чего ты орешь? Думаешь, тебя боятся, что ли? Только и умеешь, что с пленными воевать! Трус!
Глаза конунга сузились.
— Молчать, — приказал он. — Молчать!
— Сам заткнись, — фыркнул юноша. — Подумаешь, какая шишка! Плевать я на тебя хотел. Да ты…
— Эйст до вьёль, ар сон Де! — тихо сказал старший. — Нот-гарим-са![2]
Юноша не ответил. Словно копьями, они с конунгом уперлись взглядами друг в друга.
— Ну, скажи еще что-нибудь, щенок, — Торгрим отвел в сторону меч. — Скажи еще что-нибудь!
— Ха! — воскликнул юноша. — Не беспокойся, еще как скажу, разбойник! Вор с большой дороги. Думаешь, не знаю, чем ты промышляешь? Знаю, и все знают! Вся округа знает, что Торгрим Железный Лоб — разбойник. Ну, скажи, скажи, что я вру. Не можешь, потому что это правда, и ты…
Торгрим ударил юношу в лицо с такой силой, что тот рухнул на колени. Старший пленник бросился на конунга, попытался сбить с ног, но не успел: на нем повисли четверо дружинников. Минуту они боролись, сопя от напряжения, потом, пересилив, воины оттащили старшего прочь.
— Клянусь Асгардом и Великими его, — выговорил конунг. Синяя жила набухла на виске, а ноздри раздувались. — Вы мне заплатите за хамство, чужеземные вонючки. Я подобного от всякой падали терпеть не намерен.
Конунг схватил юношу за длинные черные волосы и намотал их на кулак. Тот был весь в крови. Голова запрокинулась.
— Чего ж теперь молчишь? — бросил Торгрим. — Ты ведь у нас смелый. Или говорить разучился?
Губы юноши дрогнули и разомкнулись.
— Сдохни… грязный пес, — выдавил он. — Я… тебя не боюсь.
Конунг ткнул его в губы рукоятью меча, и тот тихо застонал.
— Не боишься, да? Не боишься? Ну, ничего, это мы исправим, и очень быстро, — конунг занес над ним сияющую полосу клинка.
— Нет! — старший рванулся в руках у воинов. — Не трогай его!
Он толкнул дружинника, чудом не сбив с ног. Стражи навалились, удерживая пленника на месте.
Конунг даже не повернулся в его сторону, только приказал:
— Утихомирьте этого.
После короткой, но ожесточенной борьбы воины повалили старшего на колени. Обухом секиры дружинник ударил его по затылку, и тот со стоном втянул воздух. Сквозь кровавую пелену увидал, как конунг вскинул меч.
Сейчас ударит.
Грохнула входная дверь, пламя светильников испуганно рванулось, зашуршало, как разорванная ткань, от внезапного порыва ветра с улицы. Громкий топот, возгласы и богатырский смех заглушили шум урагана.
— Эй, кто там! — крикнул голос. — Лошадей примите!
