Оба окна была раскрыты настежь. Стоял теплый майский вечер, и в парижском воздухе, несмотря на обилие машин, пахло весной. Жители квартала семьями прогуливались по бульвару Вольтера, а двое мужчин на террасе кафе напротив уже сидели без пиджаков.
Когда разлили кофе, женщины принялись за вязанье, расположившись на своем обычном месте в уголке гостиной. Пардон и Мегрэ возле окна, а молодой супруг Алисы, не зная, к кому примкнуть, в конце концов сел рядом с женой.
Было решено, что мадам Мегрэ станет крестной матерью будущего ребенка, для которого она уже вязала кофточку.
Пардон зажег сигару, Мегрэ набил трубку. Им не очень хотелось беседовать, и воцарилось довольно долгое молчание, нарушаемое лишь доносившимся до них негромким разговором женщин.
Наконец, доктор первым произнес, словно говоря сам с собой:
— Еще один из тех дней, когда я жалею, что не выбрал себе другую профессию.
Мегрэ не стал расспрашивать, не стал вызывать его на откровенность. Он любил доктора Пардона, считал его настоящим человеком в полном смысле этого слова.
Доктор украдкой взглянул на часы.
— Это может продлиться три, даже четыре часа, но не исключено, что она вызовет меня в любую минуту…
И он продолжал, избегая подробностей, так, что Мегрэ приходилось только догадываться:
— Скромный портной, польский еврей, живет на улице Попенкур, над лавкой торговца лекарственными травами… Пятеро детей… Старшему девять, а жена уже беременна шестым…
Доктор невольно бросил взгляд на живот своей дочери.
— Современная медицина не в силах его спасти, а вот уже пять недель он никак не может умереть… Я сделал все, чтобы уговорить его лечь в больницу… Но стоит мне произнести это слово, как он приходит в отчаяние, призывает на помощь близких, плачет, стонет, умоляет их не увозить его силой…
Пардон не получал удовольствия от сигары, единственной сигары, которую позволял себе выкурить за день.
— У них всего две комнаты… Малыши орут… Жена дошла до предела… Лечить бы следовало ее, но в такой обстановке ничего не сделаешь. Я был там перед обедом. Сделал мужу укол, жене дал успокоительное… На них теперь это уже не действует… Пока мы обедали, он снова стал стонать, потом выть от боли, а жена совсем выбилась из сил…
Мегрэ сделал затяжку и пробормотал:
— Кажется, я понял…
— По закону, как врач, я не имею права прописывать ему еще одну дозу… Она просит меня об этом по телефону уже не первый раз…
Он посмотрел на комиссара, словно взывая к его снисходительности.
— Поставьте себя на мое место.
Он снова посмотрел на часы. Сколько времени больной еще может бороться?
Вечер был теплый, и весенний воздух навевал какую-то истому. В углу гостиной тихо переговаривались женщины под монотонное постукивание спиц.
Мегрэ задумчиво произнес:
— Конечно, это совсем другое дело. И мне не раз приходилось жалеть, что я не выбрал другую профессию…
Это не было похоже на обычную беседу, когда реплики следуют одна за другой. Разговор прерывался минутами молчания, во время которых от трубки Мегрэ медленно поднимались клубы дыма.
— С недавних пор полиция уже не имеет прежних прав и, следовательно, не несет прежней ответственности.
Это были мысли вслух. И комиссар и доктор Пардон чувствовали, как они близки друг другу.
— За годы своей работы я наблюдал, как постепенно уменьшались наши права в пользу чиновников судебного ведомства… Не знаю, хорошо это или плохо… Во всяком случае, в наши функции никогда не входило судить… Это дело суда и присяжных решать, виновен человек или нет и в какой степени можно считать его ответственным.
Он намеренно вызывал друга на разговор, потому что видел, как тот взволнован, понимал, что все мысли доктора на улице Попенкур, в двух комнатках, где умирает поляк-портной.
— Даже при современном состоянии законодательства, даже учитывая, что фактически мы являемся только орудием прокуратуры и судебных следователей, бывают все же минуты, когда нам приходится принять решение, которое может повлечь за собой серьезные последствия… Ведь в конечном счете только после нашего расследования, после того, как мы соберем какие-то материалы, судьи, а вслед за ними присяжные составляют себе определенное мнение… «Достаточно только взять человека на подозрение, вызвать на набережную Орфевр, допросить членов его семьи, друзей, консьержку, соседей, чтобы изменилась вся его жизнь…».
