— Как девчонка, — не удерживается Матрена. — На сладком живешь.
— Мяконькие, — хвалит Настенька пряники. — На, попробуй. Вчера в лавку привозили.
— В лавку-то разве набегаешься? Экономить надо. Кудрявая береза в животе не вырастет.
Начинает припекать. Появился овод, становится жарко. Старухи сходятся, пьют воду и снова — в разные стороны. Матрена выбирает чисто, как в своем саду, Настенька хватает лучшие ягоды и — скорей к следующему кусту. Она уходит все дальше от Матрены, ломится сквозь заросли и вдруг чувствует, что проваливается. Она пытается задержать падение, хватается за валежину, но та, прогнившая, с треском ломается, и Настенька опускается ниже. И только когда старухе делается по шейку, она нащупывает ногами что-то твердое. Настенька хватается за сук над головой, пытается подтянуться, но не тут-то было.
— Вот еще грех-то, — озабоченно бормочет Настенька и, понимая, что самой ей не выбраться, зовет на помощь подружку.
— Матре-ен, помоги!
Но Матрены не слышно.
Настенька прислушивается и зовет подругу еще раз. В ответ — ни звука. Только птичка тихонько попискивает в кустах. Настенька вдруг понимает, что Матрена далеко и ни за что ее не найдет.
— Матрен, — заплакала она, — подруженька ты моя, Христом-богом тебя прошу, приди, выручи, вызволи меня отсюда. Матрен, не оставляй меня здеся-а…
— Давай руку, горе ты мое, — услыхала она над собой.
— Оставила меня-а, — неутешно подвывает Настенька.
— Айда, кума, выпрастывайся, — вытаскивает подружку Матрена. — Батюшки, а малина-то! Одни волосья остались от Федосьи…
Старухи опасливо заглянули в яму. Там краснело пятно от просыпанных ягод. Настенька заплакала еще горше.
— Всю жизню-то мне не везет… Это зачем я такая родилася-а…
— Да будет тебе, — успокаивает ее Матрена. — Наберем еще. Хошь, я тебе своей отсыплю?
— Ладно, — потихоньку успокаивается Настенька. — Не теперь только. А то еще раз упаду…
— Ты чего реветь-то начала? — спрашивает Матрена, снова устраиваясь в малиннике.
— Испужалась. А ты чего сразу не откликалась?
— Так ведь и ты не вдруг отзываешься. Все «тише» да «тише». Вот и думаю: «Дай, над Настенькой пошучу? Разок один?»
— Боле не шути эдак.
И старухи выбираются к дороге. Они завязывают посудинки, идут назад и частенько останавливаются.
— Ой, не дойду, Матрен. Упаду здесь, и малина не нужна будет.
— А кто звал? Я, что ли, тебя взманила? Айда, копоти по просухе. Слышишь, Илья никак?
— Нет, не Илья, — прислушивается Настенька к глухому раскатистому звуку. — Это щебенку за горой взрывают.
А Матрена и сама устала — так бы присела на пенек и не двигалась.
— Никуда боле с тобой не пойду, не выманишь, — ворчит она.
— Мозжат ноги-то, ровно не свои сделались, — нудит сзади Настенька.
У ворот Матрены подружки расходятся. Та отсыпает Настеньке стакана два малины.
— Заглядывай вечерком, — говорит Настенька. — Чайку попьем.
— Сама лучше.
В избе Матрена, несмотря на усталость, включает электроплитку. Она дожидается, пока вскипит вода, заваривает покрепче чай. Наливает стакан, достает из шкафа сахарницу и слышит, как стукает калитка.
«Неужели Настенька?» — думает Матрена. Точно: она.
— Матрен, я тебе про сон-то не рассказала, — тараторит с порога Настенька. — Угадай, что я во сне видела?
— Ну, рассказывай.
— Сатинчик, Матрен. Иду по базару, вижу: цыган сатинчик продает. Такой сатинчик, такой сатинчик — на гроб хорошо бы. Ведь сколь охочусь, не могу натакаться, а тут поталанило. Хватилась, а денег — ни копейки. Кинулась домой, схватила портмоне — скорей обратно! А сатинчик весь уж разобрали. Такой сатинчик был синий, со звездами… Матрен, ты не растолкуешь, к чему это? К добру аль нет?
— Не знаю. Давай лучше чай пить.
И старухи садятся за стол, с наслаждением пьют чай. Весь чайник.
— Ну, ладно, пошла, — прощается Настенька. — Не обессудь. Так, говоришь, не знаешь, к чему сон-то?
— Не знаю.
